Стальное сердце под угольной пылью

Она стояла на мосту через Абушку и кормила чёрствым батоном больших лоснящихся уток. Утки на узкой незамерзающей даже в самые суровые морозы реке появились несколько лет назад. Незаметно и неожиданно. Многие горожане считали это признаком улучшившейся экологии и активного самоочищения реки. Девушка смотрела в чёрные мутные струи и думала, что Абушка не стала чище, да и с чего бы, это утки, пройдя через естественный отбор, стали устойчивы ко всякой гадости.

Она бросила в воду последний кусок. Утки, толкаясь и обгоняя друг друга, скользили за ним по течению. Рядом с тенью девушки возникла ещё одна.

– Извини. Я – свинья. – Он не спешил показываться на глаза.

– Свинья. – Она не спешила обернуться.

– Прости. – Мимо её правого бока просунулась рука сжимающая бордовую розу. – Больше же ничего не случилось?

– А должно было? – она скосила глаза на цветок.

– Нет.

Она взяла розу и понюхала её. Роза ничем не пахла. Он вышел из-за её плеча и встал рядом. Она бросила цветок в реку. Роза исчезла, не долетев до воды. Утки внизу столпились у опор моста, ожидая новой подачки.

Он смотрел вниз: «Знаешь, Аба не всегда была такой».

Он щёлкнул пальцами. Река преобразилась. Сквозь прозрачные струи заблестело дно в разноцветных камешках. Показался и мусор: стеклянные бутылки, проржавевший до неузнаваемости металлолом, несколько шин. По дну, огибая мусор, ползали рыбки-шахтёрики. Будь у них глаза, свершившееся чудо глубоко потрясло бы их рыбьи рассудки. Возможно, они бы даже решили, что настал конец света или к ним сошёл неведомый рыбий бог. Но…

У каждого шахтёрика от носа до хвоста тянулась глубокая узкая борозда, из-за чего они казались слепленными из двух полноценных рыб, иногда разных пород.

– Чем они питаются? – она смотрела на мёртвое каменистое дно.

– Этого никто не знает, но поговаривают, что после девяносто шестого они предпочитают человечинку.

Она с силой толкнула его в плечо. Вода в реке вернулась в чёрно-мутную норму.

Они шли вдоль трамвайной линии к КМК. Он обещал показать ей откуда начинался город-сад, так восхитивший Маяковского. Впереди поднимались трубы металлургического комбината. Когда-то их дым белым плотным облаком парил над проспектом Курако. Говорили, что достаточно прожить на Курако и ближайших улицах год, чтобы стать неизлечимо больным, и пять, чтобы неизлечимо больными родились дети. Однако когда несколько лет назад погасили последнюю домну, большинство горожан восприняло это как личное горе. Город гордился КМК.

В настоящее время на комбинате работал только прокатный цех, в котором запсибовскую сталь превращали в рельсы и балки. На остальной территории в арендованных помещениях работали самые разнообразные предприятия от изготовления окон до ремонта грузовиков.

Они вышли на площадь Побед. На площади горел вечный огонь и стоял на постаменте танк. Танк этот в сваренной на КМК броне дважды подбитый дошёл до Берлина, снимался в кино и на постамент въехал своим ходом. В девяностые в танке ночевали беспризорники. Даже адрес придумали – Танковая, 1.

Они пересекли площадь и направились к тёмному прямоугольнику тоннеля. Неожиданно она замерла у какого-то здания, читая памятную табличку – «Здесь 7. 02. 1973г. Владимир Высоцкий встречался с работниками комбината». Она повернулась к мужчине: «Наш город посещал Высоцкий?».

– А ты не знала?

– Нет.

– То есть ежегодный фестиваль тебе ни о чём не говорил.

– Ну, мало ли… поклонники… память…в наш медвежий угол не каждый доберётся. И захочет попасть.

– Я не настолько дремучий!

– Что?

В её глазах он увидел искру готового вспыхнуть понимания и в его груди взорвался страх, что она скажет это вслух. На перекрёстке с визгом тормозов, грохотом и шорохом стекла столкнулись две иномарки. Она инстинктивно дернулась в сторону аварии. Он удержал её за руку: «Там и без нас справятся». Она настороженно посмотрела на него и позволила увести себя в тоннель.

Тоннель тянулся под КМК на полкилометра и в своё время был единственной дорогой на Верхнюю колонию. Они шли по неосвещённой стороне слева от дорожного полотна. Тоннель сухой и тёплый состоял из трёх цветов: тёмно-серый – стен, потолка, бетонных столбов-ограждений, оранжевый – ламп освещения, белый – пятен выходов на поверхность. За пешеходными дорожками почти не следили, поэтому приходилось всё время смотреть под ноги.

Свет с противоположного тротуара, пройдя через два ряда бетонных опор, превращал их тени в фантастических зверей. Тоннель сочился тихими ненавязчивыми звуками: гулом вентилятора, шорохами, лязгом. Она, вспомнив трамваи над пешеходным переходом, представила, что здесь творилось, когда комбинат работал на полную мощность. И внезапно захотелось, чтобы всё вокруг загрохотало, затряслось, загремело. Тихая ненавязчивость пугала.

Он вертел в пальцах сигарету и молчал. Он мог бы рассказать, как строили КМК, как зимой, отогревая землю кострами, лопатами рыли котлован, как жили в сырых палатках, как умирали от туберкулеза и верили в великое светлое будущее.