Стамбульский бастард

Ему не хватало духу сказать ей. Он не мог так, по телефону. Не хотел говорить ей о смерти бабушки, когда она совсем одна и так далеко. Пытаясь отвлечь ее внимание какими-то ничего не значащими словами, он невольно повысил голос, чтобы заглушить какой-то гул на заднем плане. Это было глухое гудение множества голосов, такое, когда вся семья в сборе, родственники, друзья и соседи, все под одной крышей. А это, как прекрасно понимала Армануш, могло означать одно из двух: кто-то или женился, или умер.

– Что случилось? Где бабушка Шушан? – тихо спросила Армануш. – Я хочу поговорить с бабушкой.

И Барсам Чахмахчян заставил себя сказать дочери правду.

С позднего вечера тетушка Зелиха металась взад-вперед по своей комнате не в силах унять кипевшую в ней ярость. Она никому не могла излить душу, но чем глубже загоняла свои чувства, тем хуже ей становилось. Она хотела было заварить на кухне успокоительный травяной чай, но там так пахло готовящейся едой, что ее чуть не стошнило. Тогда она пошла в гостиную посмотреть телевизор, но сразу передумала, увидев сестер, которые лихорадочно убирались и при этом, захлебываясь от восторга, обсуждали завтрашний день.

Вернувшись к себе в комнату, тетушка Зелиха закрыла дверь, закурила и вытащила из-под матраса верную подругу, которая никогда не подводила ее в такие тяжелые дни. Это была бутылка водки. Зелиха выпила треть, первые глотки торопливо, под конец лениво и флегматично. После четырех сигарет и шести рюмок она уже не чувствовала тревоги. По правде говоря, она вообще ничего не чувствовала, кроме голода. У нее не было с собой съестного, разве что пакет золотого изюма, который она нынче вечером купила у вопившего перед домом тощего разносчика.

У нее оставалось полбутылки водки и горсточка изюма, как вдруг зазвонил мобильник. Это был Арам.

– Я не хочу, чтобы ты сегодня была в этом доме, – начал он без обиняков. – Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Вообще-то, я хочу, чтобы, пока я жив, ты ни единого дня не провела вдали от меня. – (Тетушка Зелиха только захихикала в ответ.) – Любовь моя, пожалуйста, приезжай и останься со мной. Уходи из этого дома. Прямо сейчас. Я купил тебе зубную щетку. У меня для тебя есть даже свежее полотенце, – попытался пошутить Арам, но осекся на полуслове. – Оставайся у меня, пока он не уедет.

– И как же мы объясним этот внезапный отъезд моим дражайшим родственникам? – пробурчала тетушка Зелиха.

– А ты ничего не обязана объяснять. Посуди сама, должны же быть какие-то плюсы в том, что ты паршивая овца в традиционном семействе. Ты их уже ничем не удивишь. Приезжай. Останься со мной, – взмолился Арам.

– А что я скажу Асии?

– Ничего. Ты сама знаешь, что ничего не надо говорить.

Зелиха свернулась калачиком, крепко вцепившись в телефон. Она закрыла глаза, готовая провалиться в сон, но из последних сил спросила:

– Арам, когда же это закончится? Это принудительное беспамятство. Эта извечная забывчивость. Ничего не говори, ничего не помни, ничего не показывай ни им, ни себе самой… Будет этому конец?

– Не надо сейчас об этом думать, – пытался успокоить ее Арам. – Дай себе отдых. Ты слишком строга к себе. Завтра утром первым делом приезжай ко мне.

– Ох, милый… как бы мне хотелось… – Зелиха отвернулась, словно Арам мог через трубку увидеть написанное на ее лице страдание. – Предполагается, что я встречу их в аэропорту. Ты что, забыл, в этом доме только я вожу машину. – (На это Араму было нечего возразить, и он промолчал.) – Не волнуйся, – прошептала тетушка Зелиха. – Я тебя люблю… Давай спать.

Повесив трубку, она стала погружаться в глубокий сон. Наутро у нее раскалывалась голова, куда-то исчезло одно одеяло и не осталось ни малейшего воспоминания о том, как она на автопилоте выключила мобильник, отставила бутылку водки, затушила в пепельнице сигарету, выключила свет и забралась в постель.

– В Стамбуле холодно? Надо было взять теплые вещи? – спросила Роуз, хотя вопрос этот не следовало задавать по трем причинам: она его уже задавала, она уже собрала чемоданы и не было никакого смысла в том, чтобы гадать об этом по дороге в аэропорт Тусона.

Мустафе Казанчи очень хотелось указать жене на все эти три обстоятельства, но он только покачал головой, не отрывая глаз от дороги.