Стамбульский бастард

А вот внешне Асия была на мать совершенно не похожа. Явно не красавица и, скорее всего, никогда ею не станет, хотя и лицо, и фигура, и прочее как бы в порядке. По отдельности все в ней было хорошо: и рост, и вес что надо, и смоляные кудри, и подбородок правильной формы, – только сочеталось это как-то не очень. Уродиной она не была, вовсе нет. Можно было даже назвать ее хорошенькой, пусть и с натяжкой. Такие не запоминаются, но посмотреть приятно. Лицо заурядное, при первом знакомстве многие думали, что встречали ее раньше. Исключительно ординарная внешность. На данный момент она могла разве что рассчитывать на то, чтобы прослыть не красивой, но миловидной. Однако у нее сейчас был такой мучительный период, когда все миловидное вызывало однозначное отторжение. Двадцать лет спустя она бы посмотрела на себя другими глазами. Асия была из тех женщин, которые не отличаются ни очарованием в юности, ни привлекательностью в молодости, но имеют все шансы очень хорошо выглядеть в зрелости. Только надо как-то дотянуть до этого возраста.

Увы, небеса не наградили Асию даже маленькой толикой веры. Слишком уж едкой она была, чтобы просто довериться течению времени. Снедаемая полыхавшим внутри внутренним огнем, она ни на секунду не верила в справедливость божественного миропорядка. Такой душевный настрой уж точно не располагал к тому, чтобы, исполнившись терпения и веры, дожидаться дня, который обратит ее внешность в преимущество.

Зелихе было ясно, что дочь сама знает, что выглядит довольно бесцветно, и девочке это как нож в сердце. Эх, если бы она только могла объяснить дочери, что к красоткам липнут, как правило, негодяи. Если бы только могла как-то донести до нее, что родиться не красавицей – большое везение. Так и мужчины, и женщины будут гораздо лучше к ней относиться, да и вся жизнь сложится гораздо, гораздо счастливее без этой, столь желанной сейчас внешней утонченности.

Так и не проронив ни слова, Зелиха подошла к комоду, подняла тапку, положила перед босыми ногами Асии воссоединенную пару и встала напротив мятежной дочери, а та сразу выпятила подбородок и расправила плечи, словно этакий несломленный военнопленный, который, может быть, и сложил оружие, но сохранил незапятнанной свою честь.

– Идем! – скомандовала тетушка Зелиха.

Мать и дочь молча проследовали в гостиную. На складном столе был уже накрыт завтрак. Вся злость и раздражение не помешали Асии заметить, что в таком преображенном виде стол идеально, как на картинке, сочетался с устилавшим пол огромным кирпичного цвета ковром, с затейливыми цветочными узорами и нарядной коралловой каймой.

Стол не уступал ковру в праздничном убранстве. Чего там только не было! Черные маслины, зеленые оливки с красным перцем, белый сыр, плетеный сыр, козий сыр, вареные яйца, медовые соты, сливки из буйволиного молока, домашнее абрикосовое повидло, домашнее малиновое варенье, фарфоровые мисочки с рублеными помидорами в оливковом масле. Из кухни вкусно пахло свежеиспеченным бореком: сплав брынзы, шпината и петрушки в тончайшем слоеном тесте.

На дальнем конце сидела Петит-Ma, девяноста шести лет от роду, и пила чай из чашечки, еще более прозрачной, чем она сама. У балконной двери висела клетка со щебечущей канарейкой. Старушка глядела на птичку очень внимательно и немного озадаченно, словно видела ее впервые в жизни. Возможно, так оно и было. С наступлением пятой стадии болезни Альцгеймера она стала путать даже самые знакомые лица и привычные вещи.

Вот, например, на прошлой неделе она уже заканчивала полуденную молитву, дошла до саджды: совершила земной поклон, коснулась лбом коврика и вдруг напрочь забыла, что надо делать дальше. Слова молитвы слились вдруг в цепочку букв и дружно уползли куда-то, как черная волосатая гусеница с бессчетным количеством ножек. Немного погодя гусеница остановилась, обернулась и помахала издалека, ее словно окружали стеклянные стены – ясно видно, но не достать. Растерянная и смущенная, Петит-Ма так и осталась сидеть лицом к кибле, словно приросла к коврику, с молитвенным платком на голове и четками в руках, неподвижно и молча, как изваяние. Потом кто-то из домашних заметил это, и ее подняли с пола.

Лежа на диване с подушками под головой, Петит-Ma спросила в смятении:

– А как же там дальше? Во время саджды надо произнести «субхана раббияль ала» как минимум три раза. Я так и сделала. Я три раза повторила: субхана раббияль ала, субхана раббияль ала, субхана раббияль ала, – твердила она словно в каком-то исступлении. – А потом как? Что дальше?