Стамбульский ребус

Я сразу понял, о чем он говорит: мне предстояло казнить майора. Причем сделать это особым образом — перерезать горло ножом. Сначала я ничего не почувствовал, даже обрадовался, что мои собратья доверили мне эту обязанность — привести казнь в исполнение. Можно даже сказать, что у меня был опыт — хотя теперь, когда говорю об этом, у меня волосы встают дыбом, — я перерезал кучу животных.

И вот настал подходящий момент. Американцы устроили засаду недалеко от Кабула — семьдесят три наших собрата оказались в окружении. И хотя некоторые из бойцов сдались, американцы никого не пощадили: расстреляли всех. В ответ мы собирались казнить майора. В карательном отряде помимо меня было еще шесть человек. Четверо парней должны были держать пленника за руки и ноги, двое — за голову, а я — перерезать ему горло.

Мы с Али были ошеломлены — слушая Омера, будто и сами находились рядом с ним в том месте.

— Мы вошли в пещеру, где держали майора. Он сразу понял, в чем дело. Обезумел от ужаса и умолял нас отпустить его. Теперь он говорил только по-английски. Нес все подряд: как его против воли отправили в Афганистан, что у него есть соседи-мусульмане в Форт-Худе в Техасе и он всегда был добр по отношению к ним. Но все мольбы были напрасны. Шла война, а он был солдатом. И на войне солдатские слезы ничего не значат. По крайней мере, так мне казалось, пока я не посмотрел ему в глаза. Сначала к нему подошли четверо моджахедов. Бедняга попытался оказать сопротивление, но наши ребята были сильными и быстро одолели его. Они схватили его за руки и ноги и уложили на стол, стоявший в центре. Еще двое удерживали его за голову. Настала моя очередь. С ножом в руке я шаг за шагом приближался к нему. Парни начали читать молитву, вознося хвалу Аллаху. Они не кричали, но повторяли слова молитвы достаточно громко, чтобы заглушить мольбы американца. Я даже обрадовался, потому что крики вояки выводили меня из себя. Когда я подошел ближе, один из двух моджахедов немного отодвинулся, чтобы пропустить меня. Мои собратья делали все безупречно. Сейчас я полностью видел тело американца на столе. От страха вены на его шее, которые мне предстояло перерезать, сильно пульсировали — будто оголенное сердце. Мне только и нужно было — приставить острый клинок к его горлу и сильно надавить. Точно так же, как я не раз делал это с животными… Но я не смог. Сначала мой взгляд упал на веснушки у него на лице. Они напоминали пятнышки на перезревшем абрикосе и непроизвольно дрожали на подергивавшихся щеках. Я попытался не обращать на это внимания. Крепко держал нож и уже занес его над горлом майора, как вдруг увидел его глаза. Два маленьких кружка пепельно-серого цвета широко распахнуты от ужаса. А в них — две дочки… Две дочки, игравшие в саду в тысячах километров отсюда… Два невинных создания, ничего не подозревающих о смерти отца… Я пытался отвести взгляд и заставить не слушавшуюся меня руку подчиниться. Но все было напрасно: у меня не получилось ни то ни другое. Я не смог отвести взгляд и вонзить нож ему в горло. Моджахеды из карательного отряда подбадривали меня: «Давай же, сделай это во имя Аллаха… Во имя джихада… Во имя всех невинно угнетенных». Но нет — застыв на месте, я просто стоял и не мог даже пошевелить рукой, в которой держал нож, — будто какая-то невидимая сила удерживала меня железной хваткой. Я понял, что ничего не выйдет — я не смогу сделать это, бросил нож и под взглядами шести моджахедов отпрянул от места казни. Пристыженный, со слезами на глазах побежал к выходу из пещеры…

Когда Максут нашел меня, я обнял его и навзрыд зарыдал у него на плече. Потом успокоился и рассказал о произошедшем. Я думал, он будет упрекать и оскорблять меня. Но он этого не сделал. Спокойно выслушал, а потом сказал: «Ты не готов». В его тоне не было ни осуждения, ни разочарования: «Мы привезли тебя сюда слишком рано».

Потом он ушел. Три дня ко мне никто не приближался, никто со мной не разговаривал. Хотя моджахеды вообще очень приветливые люди. И к туркам у них особая симпатия. До моего бегства с места казни они относились ко мне со всей душой, были очень добры. Делились со мной всем, что у них было для выживания в горах: едой, одеждой, патронами. Но я не оправдал их надежд. В их глазах я теперь был не воином Аллаха, а просто трусом. Три дня я бродил один под бескрайним афганским небом, три дня ждал в самом темном углу пещеры. В конце концов командир моджахедов вызвал меня и сказал, что для всех будет лучше, если я вернусь в Турцию. Услышав эту новость, я втайне обрадовался. Потому что больше я бы не смог жить среди этих людей — все они смотрели на меня как на последнего труса. Не смог бы есть, пить и — что еще хуже — отправляться в бой вместе с ними, потому что они больше не доверяли мне. Поэтому я не стал возражать…

— А майор? — пробормотал Али. Веселые нотки в его голосе напрочь испарились. — Что с ним случилось?

Глаза Омера наполнились грустью.