Станислав Лем – свидетель катастрофы

Уже на открытии съезда, состоявшемся 7 апреля, неожиданно резко о произволе цензуры высказался Ивашкевич, анонсировавший выступление Щепаньского с перечислением книг, не допущенных к печати. Затем начался острый обмен мнениями между представителями властей, лояльными им писателями и оппозиционерами, но настоящей бомбой стала речь 55-летнего поэта Анджея Брауна, бывшего «прыщавого», имевшего, однако, за плечами службу в АК. Браун не ограничился нападками на цензуру, а взял шире, напомнив о запрещенных к обсуждению темах новейшей истории (советские репрессии против поляков, потеря половины страны). Кроме того, поэт, когда-то славивший строй, теперь поведал о преследованиях диссидентов и отсутствии свободы слова. Ответом на это выступление была овация, никто даже не рискнул с ним спорить. Однако в день закрытия съезда на Брауна внезапно набросился с трибуны заместитель катовицкого воеводы, который от имени рабочего класса посулил писателю большие неприятности за попытку подорвать строй. Чиновнику не дали закончить, свистом и гулом заглушив последние его слова. Ивашкевич публично извинился перед Брауном за эту выходку, а когда фрондирующие литераторы гурьбой сходили по лестнице, компанию им внезапно составил Путрамент, объяснивший, что лучше с умным потерять, чем с дураком найти. В итоге резолюция съезда, требовавшая одернуть цензуру, по радикальности могла соперничать с принятой в 1958 году. Но в этот раз писатели пошли дальше, решив через год созвать расширенное собрание делегатов, чтобы проверить, как выполняются решения съезда[995]. Все это было чрезвычайно неприятно лояльным литераторам. Войцех Жукровский – верный член ПАКСа – даже написал письмо Ивашкевичу, обвинив председателя СПЛ в том, что из-за его поведения теперь в организации заправляют «недорезанные евреи» и революционеры[996].

Видимо, обострение ситуации сказалось и на Леме, потому что он вдруг решился на открытые действия. 2 декабря 1977 года он отправил письмо профессору Богдану Суходольскому (члену комитета «Польша-2000»), в котором нарисовал удручающую картину обстоятельств польской литературы и науки, задыхающихся в тисках цензуры, что обрекает на неудачу любые попытки создания объективного образа страны. А 15 января 1978 года отправил протест прямо в Отдел культуры ЦК, требуя прекратить изымать его заграничную корреспонденцию, ибо это выставляет его в глупом виде[997]. В январе же по приглашению «Летучего университета» он выступил у краковских монахинь-норбертанок (членов ордена регулярных каноников-премонстрантов, основанного в XII веке святым Норбертом Ксантенским) с критикой футурологии. Лем был не единственным писателем, кто делал там доклад. Кроме него, норбертанки приглашали также Ворошильского, Бараньчака, Туровича и других критиков происходящего. Вскоре власти взялись за этот центр независимой мысли, и норбертанки вынуждены были прекратить свои встречи[998].