Станислав Лем – свидетель катастрофы

Лем продолжал преподавать в Ягеллонском университете, но осенью 1978 года посещаемость его лекций упала, что озадачило писателя. Барбара даже пришла с проверкой и тоже была удивлена – по ее словам, интеллект Лема нисколько не ослаб (не «скапцанял», как выразился Лем в письме Врублевскому, использовав слово из львовского диалекта). Однако студентов не прибавилось[1008].

К осени 1978 года внутри диссидентского движения назрели конфликты – не только между правыми и левыми, но также между деятелями культуры и Комитетом защиты рабочих. Киёвский даже сравнил Комитет с «Красными бригадами», обвинив организацию в беспардонном давлении на сотрудников, провокациях и в стремлении навязать свою диктатуру всему движению[1009]. Анджеевский погрузился в саморазрушение, а Ворошильский после конфликтов с Михником ушел из редакции «Записа».

И тут произошло неожиданное. 16 октября 1978 года, когда шеф краковской милиции на собрании парторганизации местного отделения СПЛ докладывал о подрывной роли епископата, в помещение влетела буфетчица и сообщила, что римским папой только что избрали Кароля Войтылу. Глава воеводского парткома и воеводского совета Казимир Барчиковский, обретя дар речи, потребовал от начальника милиции немедленно представить ему досье на кардинала, после чего удалился с собрания. Стоило ему выйти, как Махеек, ярый ненавистник костела, мрачно изрек: «Ставлю пол-литра, что с сегодняшнего дня будем целовать задницу католикам»[1010].

Краков сошел с ума. По всему городу, невзирая на будний день, зазвенели колокола. Народ высыпал на улицы, не веря случившемуся. Власти скрепя сердце вынуждены были поздравить соотечественника с высокой честью, а 22 октября позволили телевидению вести прямую трансляцию церемонии интронизации. Щепаньский целый день просидел у Лема перед цветным телевизором, следя за историческим событием[1011]. Сам Лем был так вдохновлен триумфом земляка, что вложил и зацементировал в фундамент нового дома записку с сообщением об этом[1012]. Через месяц оба они, Лем и Щепаньский, сели писать киносценарий по «Насморку»[1013].

За этим занятием их и застала «зима столетия» 1978/79 года. Морозы стояли такие, что лопались трубы, а поезда не могли доставить угля на электростанции из-за снежных заносов, отчего происходили отключения света и остановки производств. Поляки ругали власть и жили предвкушением визита Иоанна Павла II, который обещал в скором времени посетить родину с паломнической миссией. Многие предрекали антикоммунистическое восстание по примеру Ирана, где недовольные монархией только что свергли шаха, тоже сплотившись вокруг духовного лидера.

Польская экономика летела в пропасть, назревал общественный взрыв, но для Лема 1979 год сложился в целом неплохо: он дважды побывал в Западном Берлине и ФРГ, весной заключил очередной договор с западногерманским издательством и получил солидный аванс, осенью купил новый «Мерседес» (модели 280 SE, зеленоватого цвета), а еще впервые за три года издал сборник рассказов; вдобавок на экраны вышли сразу два фильма по его произведениям: «Больница Преображения» и «Дознание пилота Пиркса», а на советском телевидении поставили спектакль по «Путешествию четырнадцатому» Ийона Тихого, причем постановка запустила целый телецикл «Этот фантастический мир». Наконец, Лем использовал свои возможности для популяризации творчества Щепаньского: опубликовал в «Ди вельт» на последнюю книгу товарища рецензию, в январе 1980 года прозвучавшую по американскому радио в Западном Берлине[1014]. Щепаньский не остался в долгу и сумел пробить договор на экранизацию «Насморка».

В 1979 году Лем потерял мать. Она скончалась в октябре, когда писатель был занят оформлением нового автомобиля. И, хотя Сабина Вольнер никогда не понимала увлечений сына, да и кончина ее была давно ожидаемой, все же мать оставалась последней ниточкой, связывавшей Лема со львовским детством. «Мерседес» тоже не порадовал: Лем привык лихачить, но реакция уже была не та, поэтому за руль сел племянник Михал Зых, который отныне и возил писателя[1015].