Станислав Лем – свидетель катастрофы

Тем временем Пестрак совместно с «Таллинфильмом» снимал кино по тому самому «Дознанию», ради чего мотался на Кавказ, в Париж и даже в Чикаго. Главной проблемой внезапно оказалось вытащить за границу Кайдановского, которого не хотели выпускать советские власти из-за его диссидентства[1003]. Жебровский тогда же приступил к съемкам «Больницы Преображения», на польском радио в июне 1977 года поставили спектакль по «Возвращению со звезд», в ГДР вышел телеспектакль «Верный робот», а сам Лем между путешествиями за границу раздавал интервью то советским газетам, то югославскому телевидению. Весной 1978 года его пригласили в посольство США на просмотр «Звездных войн», в Аргентине вышли «Солярис» и «Звездные дневники», Кандель перевел на английский «Абсолютную пустоту», а в Чехословакии Лем стал самым популярным польским писателем. Его книги были изданы более 350 раз на 32 языках. Внешне все выглядело просто блестяще, но, как ни странно, именно эта востребованность выводила Лема из себя.

Не успела парижская «Культура» опубликовать жалобы Лема на систему, как сам Лем в интервью «Трыбуне люду» принялся сетовать, что каждый месяц подписывает десять-двенадцать договоров и вынужден отвечать на огромное множество приглашений на разные мероприятия. Стоит ему спрятаться где-нибудь на пару дней, множатся звонки и депеши, а выезды в Закопане уже не помогают скрыться от суеты. Журналист, которому Лем рассказал все это, шутливо предложил «обобществить» его, чтобы появились разные бюро по обслуживанию потребностей писателя[1004].

На этот плаксивый текст с удивлением отозвался Анджеевский, перечисливший творческих людей (не только писателей), которым успех не помешал развивать карьеру. Лем ответил Анджеевскому большой статьей в варшавской «Культуре», где подробнее осветил многочисленные обязанности, свалившиеся на него вместе с успехом: авторизация переводов, защита авторских прав за рубежом и т. д. «В современном мире успех ассоциируется не со спокойным осознанием самореализации, а с потерей личной жизни, с вечной погоней, с чувством, что не закончишь ни одного начинания, потому что тебя все время отрывают, так что стилем работы становится пожарный режим – все бросать и тушить то, что горит <…> Вместо того чтобы заняться очередной книгой, я пишу отказы, и бесплодный, чисто механический характер этой отупляющей работы, превратившей мою комнату в контору, встал костью в горле. Именно так вблизи выглядит мой успех»[1005]. Это поистине был разговор сытого с голодным: Анджеевский, чье имя почти исчезло со страниц газет, а главный роман – «Месиво» – уже восьмой год отвергался издательствами, мог лишь позавидовать заботам Лема.

А где же были все те литературные звезды, которыми когда-то так восхищались? Боровский погиб от несчастного случая в 1951 году 29 лет от роду; Мах столь же неожиданно скончался в 1965 году; спустя четыре года в Висбадене принял смертельную дозу снотворного и алкоголя 35-летний Хласко; угодил в тюрьму Иредыньский; творчески деградировал Братны, которому предстояла еще долгая жизнь в забвении… А Лем второе десятилетие сиял на весь мир, оставаясь к тому же одним из богатейших писателей восточного блока. Жизнь удалась! Но почему тогда он испытывал такой упадок сил?

Вообще для Лема этот период действительно был очень напряженным. Параллельно с рассылкой антиправительственных текстов и подписанием многочисленных договоров он должен был думать о матери, которая в феврале 1978 года сломала руку. Лем каждый день возил ей еду, которую готовила теща, и не раз заставал мать читающей «Тыгодник повшехный» (видимо, она уже не была той ортодоксальной иудейкой, что в молодости). Летом он поместил ее в больницу к знакомым врачам, уверенный в ее скорой кончине. Однако она поправилась[1006]. Болезнь матери заставила Лема затеять постройку нового дома (примерно в километре от старого), более вместительного, что позволяло выделить помещения для секретаря и помощников по хозяйству: Лемы начали задумываться о старости. Им повезло: строительство взял на себя Фридерик, свояк писателя, а внутренним убранством обещала заняться его жена, сестра Барбары, дизайнер по профессии.

В ноябре 1978 года Лем наконец разорвал все договоры с «Выдавництвом литерацким», протестуя против запрета «Волшебника Земноморья» в переводе Бараньчака. Такая принципиальность заслуживала уважения – но мог ли Лем поступить иначе? Еще в конце 1976 года близкую ему «Одру» покинули несколько человек в знак протеста против увольнения главного редактора, наказанного за рекламу творчества Бараньчака и других диссидентов[1007]. Пойди Лем на уступки директору издательства Кужу, от него просто отвернулись бы друзья.