Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Началось сражение с Министром, который мужик хороший, и я даже числюсь в его друзьях. Но Вы знаете прекрасно, что с врагами спорить значительного труднее, чем с друзьями. Наши баталии продолжались долго. Я использовал любые плацдармы. Он сначала просто отшучивался: «Ну как ты там, про своего песика не раздумал делать?» – спрашивал он меня. «Нет, не раздумал…» и т. д. Потом разговоры пошли посерьезнее. Что я должен делать масштабные произведения и т. п. Потом я впутал в дело ЦК. И все это, как Вы понимаете, требовало времени, потому что я не каждый день встречаюсь с министром. Полемика завела нас вместе в Крым и продолжалась даже там, на пляже, хотя мы жили в разных санаториях.

А книга тем временем лежала, но не портилась.

И письмо к Вам тоже лежало и, в отличие от книги, портилось, и не мог и не хотел я Вам его в таком виде отправлять, дабы не отравить не такую уж и без этого сладкую жизнь.

И вот теперь я пишу Вам с ощущением первой и, конечно, не самой главной на нашем пути к финалу победы.

Дело в том, что я на Валдае, вместе с Ниной, в том самом месте, где написаны все сценарии последних лет, и печатаю я Вам письмо на той же машинке, на которой пишу «Бима». После длинной и продуманной осады мне разрешено заниматься именно «Бимом». Разрешено всеми, в том числе и министром. Некоторые даже рукоплещут, что тоже несколько преждевременно.

Я очень счастлив, что бросил суету, что сижу здесь среди вечной и любимой мной природы, которой любовались еще мои отец и мать, что сижу в такой дивной компании, как Вы, Бим и другие хорошие люди, и что я наконец снова работаю, а не бью баклуши. Да еще нахожусь под надзором любимой жены, которая от этого всего тоже счастлива.

Я надеюсь, что хоть и с большим опозданием, но Вас все это тоже обрадует. Когда мы увидимся, я, естественно, расскажу Вам все более подробно.

При всем при том должен Вам сказать, что сейчас, когда я уже сижу над листом бумаги, уже по совершенно другим причинам радость моя несколько приутихла.

Дело в том, что «Бим» оказался человеком с характером, и не так просто перевести его на язык экрана. Мне думается, что самое главное – найти решение. Конечно, несколько вариантов у меня уже есть, но важно не ошибиться и выбрать лучшее. Я уже окончательно убедился, что чем выше литература, тем труднее из нее делать кино, естественно, при условии стремления оказаться не слишком ниже подлинника. Так что нужно работать, работать и работать.

А потом я приеду к Вам, и мы посоветуемся вместе, хотя бы несколько дней. Мне это будет совершенно необходимо.

Дорогой мой друг, не журитесь сильно. Хотя и прошло довольно много времени, но они не пропали даром, для меня во всяком случае. И всегда Вы в моих думах как человек, которого жизнь мне подарила узнать и которому я навсегда благодарен за то, что Вы мне поверили. Это не красные слова. Таких, как Вы, не так много бродит по нашей земле. Ощущать Вас рядом – это большое счастье.

Берегите себя и знайте, что мы Вас любим.

* * *

Сентябрь 1984 года.

Дорогой Гавриил Николаевич!

Наверное, Вы очень сердитесь на меня, что я не ответил сразу после Вашего разговора с Ниной, но если бы Вы хоть одним глазком увидели меня в Выборге, где я работал все лето, то сердились бы уже гораздо меньше. Не было никаких сил и никакого времени, чтобы собраться с мыслями и сесть за письмо. Каждый день изнурительные съемки на воде с двумя огромными ладьями весом в 15 т каждая, ни одного выходного, ветер, дождь и ко всему тому неорганизованность, пограничная зона, норвежский язык и т. п. и т. п.

Я раньше никогда не кричал на съемках, а тут кричал и даже заработал сердечный приступ, понял наконец, от чего помирают. Мне ведь уже тоже 62 года с гаком, так что я от Вас теперь совсем недалеко. Это не жалоба и не попытка Вас разжалобить, а вследствие этого добиться от Вас снисхождения, – просто констатация условий, в которых я находился.

Кроме того, я был уверен, что не смогу выполнить Вашу просьбу, так как у меня сгорел гараж, а в нем помещался весь мой архив и, в частности, письма дорогих мне людей, которые я хранил до лучших времен, когда придет пора садиться за мемуары.

Как только вернулся в Москву, принялся за розыски. И вот счастье: оказалось, что это письмо чудом сохранилось. Так что я смогу Вам его вернуть. Тут же сел писать Вам это письмо. Благо в Москве у меня появились выходные. Фильм я снял и теперь его монтирую. К сожалению, и тут свои препятствия и трудности. 2 месяца тому назад мою любимую сотрудницу, с которой я сделал все фильмы, монтажера Валю Миронову хватил инфаркт. Сейчас мне очень трудно без нее. Потому что работали со мной все те же люди, что и на «Биме». Шумский, Серебренников, Сапожников.