Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

На вопрос «Убивать или не убивать Бима?» я мог бы ответить очень просто: оставить Бима в живых я не имел права, потому что есть произведение литературы, книга дорогого для меня человека и неслучайного автора. Изменить финал в угоду душевному успокоению некоторой части аудитории? Представляю, какое количество упреков навлек бы я на себя, если бы закончил историю счастливым концом. Но дело, конечно, не столько в этом, сколько в нашем убеждении. Я понимаю движение душ и тревогу тех, кто хотел бы, чтобы история Бима завершалась благополучно. Но к чему бы это привело: попереживали, поплакали, в конце – обрадовались и, смахнув набежавшую слезу, вышли из зала, как и вошли в него, ничего не унося в душе. Действие искусства не должно прекращаться в момент появления титра «Конец фильма». И чтобы состоялось сопереживание, мы не могли уйти в спасательно-благополучный финал, как этого хотят некоторые из тех, кто согласен с Г. Устьиным.

«Эмоциональная нагрузка для детей слишком велика. Моя 7-летняя дочь, выйдя из кинотеатра, рыдала. Пришлось пойти на спасительную ложь…» (М. Решетникова, Ленинград)

Тот нехитрый ход использовали многие родители. Но стоило ли? Не слишком ли мы бережем детей, охраняем от волнений, не даем соприкоснуться с реальным горем? Конечно же, я противник таких «потрясений» в кинозале, которые приводили бы к психическим и моральным травмам. Но не думаю, что воздействие нашего фильма чревато такими последствиями. Боюсь другого. Дети, эмоции которых с таким тщанием охраняют родители, могут оказаться слепыми и глухими при встрече со злом, они не сумеют сочувствовать и горю. Стремление родителей построить вокруг детей некий барьер безопасности, и духовный в том числе, – одно из вреднейших явлений. Я не призываю создавать искусственные трудности, но считаю, что излишнее благодушие, душевное спокойствие обратно пропорционально духовности человека. Что с того, что человек «самоощущает себя» положительным членом общества – и только. Его духовный потенциал проявляется в активном противостоянии злу. Учить этому – функция искусства. И потому можно в искусстве говорить обо всем, на любом материале и рассказывать самые трагические истории – вопрос о том, что искусство рождает в зрителе. В ХХ веке, преуспевшем в истреблении людей, привести человека к пассивно-пессимистическому выводу труда не представляет. Гораздо сложнее другое: рассказывая о трагическом, пробудить в зрителе энергию борьбы. Поэтому меня очень огорчила в письме Г. Устьина фраза о том, что мы будто бы хотим внушить негативное отношение к жизни. Нет, любовь к жизни! Мы хотели вызвать у наших зрителей ощущение ценности каждого ее дня, каждого момента – прекрасного или трагичного. И детей не стоит выводить из кинотеатра – хотя бы потому, что они сами этого не хотят. Как написал один из зрителей, «жизнь начинается не после детства, а с детства».

Я знаю, что поколение, прошедшее войну, – очень доброе и невероятно жизнелюбивое (об этом же писал в «ЛГ» учитель Л. Серебров), несмотря на то что видело много жестокости и крови. Когда в далекие довоенные годы мы смотрели «Чапаева» – как мы хотели, чтобы он выплыл! Как мы ждали, что все-таки спасутся матросы из фильма «Мы из Кронштадта», – это эмоции моего поколения, которое вступило в войну. И все это отложилось на его характере, определило нравственные опоры. Ведь в кинофильме на нас оказывает влияние не только финал, а все течение картины, вся рассказанная в нем история, а духовный, внутренний вывод не всегда совпадает с тем, что изображено в финальных кадрах. И кроме всего прочего, наш фильм и не кончается гибелью Бима.

Корр.: Вот, в одном из писем после всех упреков в жестокости – неожиданный поворот! «Зачем вам понадобился эпизод в лесу? Жизнерадостный щенок, Бим-второй, не заменит и не сотрет из памяти Бима-первого и единственного, а фильм многое теряет, разрушается его смысл» (Н. Астапов, Калинин).

Конечно, можно было бы закончить фильм и гибелью Бима. Такой путь был возможен, но не подумал бы тогда зритель, что зло всемогуще? А это шло вразрез с нашими убеждениями. Эпизод в лесу сделан не для того, чтобы снизить значение смерти Бима. Оптимистическое звучание финального эпизода картины не вредит главной мысли и не искажает ее. Может быть, эпизод в лесу не вполне удался, но в том, что мы поступили верно, я не сомневаюсь. Этими финальными кадрами мы хотим передать веру в жизнь и в ее вечное возрождение: будет весна, будет другой Бим – и от нас с вами зависит, чтобы им и нам было хорошо на этой земле.