Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Я считаю, что просто есть такое понятие – Шукшин. И все, что с ним связано, – связано с самыми прекрасными вещами. Какими? Ну, предположим, невозможностью предать. Он любит навсегда. Он любит то место, где он родился. Он любит людей тех мест, где он родился. Это совершенно не значит, как некоторые трактуют его творчество как защиту деревни и страшное обвинение города. Сам Шукшин – городской человек теперь, живет в городе и пользуется некоторыми благами цивилизации, которые имеет.

Но дело совсем не в этом, потому что он ведь любит землю, труд на этой земле, он понимает этот труд, он понимает, где создаются подлинные ценности. И я не думаю, что кто-нибудь смог бы обвинить Шукшина в том, что он вот не любит рабочего, а любит крестьянина. Нет, он любит труженика прежде всего, он любит его простые радости. Он хочет помочь этому труженику. Он хочет всем рассказать об этом замечательном человеке.

Для меня Шукшин всегда писатель. И когда он играет роль – он писатель; и когда он делает картину – он писатель. И иногда, может быть, благодаря тому, что он в картинах оставляет как бы черновики, потому что у него нет времени для того, чтобы еще раз черкнуть, еще раз что-то выкинуть, – его картины иногда бывают неряшливыми. Но это прекрасная неряшливость, потому что это неряшливость таланта, а не неряшливость бездарности и лентяя.

У него поразительные рассказы. Он успевает писать романы, он играет роли. Я не могу понять, когда он все это успевает, хотя замечал, что, бывает, он примостится где-то в уголке и на листочке бумаги что-то пишет. Оказывается, что он пишет новый роман. Он может писать в самых невероятных местах и в самых невероятных положениях.

Когда идет Васька Шукшин – я бы сказал, Васька, именно Васька, – мне кажется, что голова у него гудит, все время гудит. Гудит тем, что завтра превратится в романы, в фильмы, в образы людей. Он тоже представитель честных, хороших людей. Он настоящий русский человек, со всеми достоинствами и с некоторыми недостатками порой.

Он иногда выглядит, может быть, злым, но это зло – оправданное зло, потому что это зло против плохого; это непримиримость с бездарностью, непримиримость с бесчестностью, непримиримость с неискренностью. Вот такие непримиримости.

И он очень добрый, он страшно добрый. Я жалею, что мне никогда не удалось его увидеть там, куда он уезжает – к своей матери, к односельчанам, потому что я вижу его на улице родного села, я вижу его, который врос в это, хотя физически порой там отсутствует, и который такой свой там.

И я думаю, что он в общем свой, всегда свой, для добрых и хороших людей. И пусть он подольше работает. И пусть он поставит «Стеньку Разина», потому что я думаю, что это будет единственный «Стенька Разин»; может быть, еще очень много разных «Стенек Разиных», но это будет «Стенька Разин» Шукшина, и это очень важно.

Один раз в жизни мне пришлось написать ему письмо, в трудных обстоятельствах его жизни, и я горжусь тем, что, когда они приехал обратно, он не сказал мне ничего. Он просто подошел ко мне и пожал мне руку – за это письмо. Я поэтому, наверное, могу сказать все-таки, что это мой друг.

* * *

Алтайский край,

Бийский район, село Сростки

Шукшину Василию Макаровичу

2 июня 1970 года.

Дорогой Вася!

Прости, пожалуйста, что я тоже прочитал твое письмо. Мы с Григорием дружим, и оба любим тебя, и поэтому так вышло. Я всегда поражался твоему умению работать и, честно говоря, не понимал, как ты все успеваешь, не понимал, когда ты пишешь, не понимал где. Но ты писал, играл, ставил, пил, болел – и все по-настоящему. А еще я чувствовал, что ты человек одинокий. Но к этому я относился как к закономерности. Ибо люди столь большого таланта, как ты, не могут не носить в себе эту микробу. Но одиночество одиночеству рознь. Ты не имеешь права не ощущать, сколько людей, и не самых плохих, внимательно следят за твоей судьбой, разделяют с тобой твои удачи, вместе болеют, вместе огорчаются. Это процесс невидимый, но поверь, что таких людей очень много, и почти со всеми из них ты даже незнаком. Есть, конечно, и другие, которые потирают руки и ждут не дождутся, когда же Шукшин навернется. И это все тоже закономерно, и, к сожалению, пока не может быть иначе. Но, в конце концов, дело не в этом.

Я пишу тебе потому, что ты очень виноват перед нами. Я знаю, что те бытовые неустройства, которые вызывают неустройства душевные, можно было бы устранить, если бы ты был пооткровеннее с любящими тебя людьми. Я не говорю тебе о стороне личной. Это твое. И никто никогда в таких вопросах помощником не был, я только о стороне бытовой. Вчера же мы говорили с Левой. И он тоже сказал, что квартирные дела можно устроить. Обсудили мы вариант, при котором ты бы мог иметь однокомнатную квартиру как кабинет для работы. По-моему, это было бы самое лучшее для тебя.