Старая Москва. Старый Петербург

Император говорил, что если каждый частный человек не лишен удовольствия обедать в своей семье, то зачем лишаться его государю. Поэтому он положил за правило, чтобы члены его семейства обедали всегда с ним вместе, и особые столы во дворце были уничтожены. Изгоняя роскошь при дворе и желая приучить подданных к умеренности, он назначил число кушаньев по сословиям, а у служащих по чинам: маиору определено было иметь за столом три кушанья. Як. Кульнев[512], впоследствии известный генерал, служил тогда в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил: «Господин маиор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?» – «Три, ваше императорское величество». – «А позвольте узнать, господин маиор, какие?» – «Курица плашмя, курица ребром и курица боком!» – отвечал Кульнев. Павел расхохотался.

Несмотря на известную всем воздержность в пище императора Павла, обеденный стол его убирался роскошно и в особенности изобиловал десертом. Вот как описывает стол императора Павла старый его паж К. К. Бошняк[513]. Ровно в известный час император в сопровождении всех лиц императорской фамилии, с их воспитателями, вступал в столовую. Он шел обыкновенно впереди всех с императрицею. Грозно кругом оглядываясь, он отрывистым движением снимал с рук краги, которые вместе со шляпой принимал дежурный камер-паж. За столом царило глубокое молчание, прерываемое иногда государем да воспитателем графом Строгановым, дерзавшим иногда вступать в спор с Павлом. Случалось, когда царь был в особенно хорошем расположении духа, к столу призывался придворный шут Иванушка, изумлявший иногда самого Павла смелостью своих речей. Этот Иванушка нередко был отличным орудием для лиц, которые хотели обратить на кого-нибудь гнев или милость монарха. От себя он ничего не выдумывал, но как попугай повторял выученное, причем при вопросе, от кого он слышал какую-нибудь чересчур смелую выходку, указывал не на тех, кто его действительно научил, а на лиц, о которых его учителя нарочно запрещали ему говорить, зная наверно, что их-то имена он и назовет. Однажды государь, выслушивая его далеко не глупые ответы на вопрос: «Что от кого родится?», обратился к Иванушке: «Ну, Иванушка, а от меня что родится?» Шут, нисколько не оробев, бойко ответил: «От тебя, государь, родятся чины, кресты, ленты, вотчины, сибирки[514], палки…» Разгневанный этим ответом государь приказал немедленно бедного шута наказать палками. С трудом могли его умилостивить, и все ограничилось лишь тем, что дурака удалили из Петербурга. (Шута этого впоследствии хорошо знали в Москве, где он коротал дни свои в доме известной красавицы Н. В. Нащокиной. И у нее тоже, пользуясь положением невменяемости, он часто заставлял гостей своей хозяйки глотать горькие пилюли.) По окончании стола Павел, сняв со стола вазы с остатками конфект и бисквитов, бросал последние в угол зала, видимо забавляясь, как пажи, толкая и обгоняя друг друга, старались набрать как можно более лакомств.

Император после обеда всегда садился в большие кресла и отдыхал, если он жил летом в Гатчине или Петергофе, то всегда прямо у растворенных дверей балкона. В это время вся окрестность замирала в молчании; махальные от дворцового караула выставлялись по улицам, езда в городе прекращалась. Раз в такую-то пору, как рассказывает В. И. Даль, пробираясь по направлению ко дворцу, паж Яхонтов вздумал пошалить и, вскочив на простенок к окну, из которого глядели фрейлины, во все безумное горло пустил сигнал: «Слушай!» Можно себе представить, какая тревога поднялась во дворце; император вскочил и позвонил: «Кто кричал слушай?» – спросил он вне себя. Вышедший бросился искать в караулке. Последовал второй, третий и четвертый звонок и опять спрос, кто кричал, но виновного не находили. Коменданта уже давно дрожь пробрала до костей: он кидается на колени перед караулом и умоляет солдат: «Братцы, спасите, возьми кто-нибудь на себя, мы умилостивим после государя, не бойтесь, отстоим, он добр, сердце отляжет!..» Гвардеец выходит из фронта и говорит смело: «Я кричал, виноват». Чуть не на руках вносят мнимого виноватого к государю. «Ты кричал слушай?» – говорит Павел. «Я кричал, ваше императорское величество!» – «Какой у него славный голос! В унтер-офицеры его и сто рублей за потеху».