Часу в пятом утра, начинавший уже засыпать, Светлов слышал ещё, как мимо окон их комнаты, незапертых ставнями, прошла кучка фабричных, с шиком напевая самую лихую фабричную песню (…)
От фабричных кулаков Возлетишь до облаков.
(…) Свободно и размашисто неслась по улице эта песня, и под её разудалые звуки Александру Васильевичу стал сниться какой-то волшебный сон.
Читатель не удержался от приписки:
Пристально было прочитано и окончание повести К. Долгово «Гордая воля». Здесь крестиком отмечены слова:
Он выстрадал свои впечатления, оттого-то от них веяло правдой, такой силой»; «я решилась быть свободной и равноправной и если не рождена такой, то хочу заслужить эту равноправность умственным развитием в уровень
Как всегда, в подобного рода литературе, концептуален финал повести:
Промелькнули годы борьбы, невзгод и светлого труда – восходит новая заря! Мы встретимся ещё с Лизой и её мужем на новом пути.
Поклонник «нового пути» далее с лёгким сердцем пропускает статейку по русской истории XVIII – начала XIX веков и «Последнее слово науки». Он принимается за «Современное обозрение» Н. Шелгунова, целиком посвящённое седьмому тому сочинений И.С. Тургенева: «Неустранимая утрата». Читатель отмечает для себя резюме тургеневских заслуг, – особенно «женские типы». И тут карандаш более не отрывается от журнальных страниц: то ведь огромная цитата – исповедь любящей девушки. Сплошь подчёркнут «тонкий анализ безвыходного настоящего»
: под гипнозом любви девушка ещё не знает «как ничтожно и пусто, и ложно может быть слово, (…) как мало заслуживает оно веры». И рядом карандаш уверенно поддерживает шелгу-новский выговор Тургеневу за «Накануне»: «когда он попытался указывать выходы – жизнь от него отвернулась».Писателю отводится место лишь в сороковых годах:
Как нельзя молиться двум богам, так нельзя переживать и двух жизней», «с момента освобождения крестьян Тургенев умер (…) Тургеневу следовало тогда же прекратить свою деятельность, и для прогрессивной жизни он её прекратил действительно.
«Смерть Диккенса», однако, читателя не привлекла: некролог, помещённый двадцатью страницами далее, не тронут. Впрочем, внимание не ослабевает, – и в рецензии на книгу «Продажные женщины (проституция)» нещадно отмечено:
Победа над нею (проституцией) будет принадлежать не полицейским мерам, не моральным назиданиям, а коренным улучшениям во всех отраслях общественной жизни.
И вновь – чистые листы «новых книг», «политической и общественной хроники», даже разбора «Женского вопроса» Н.Н. Страхова.
Закрыв последнюю страницу журнала, внимательная почитательница (ведь так!) тургеневских девушек, в гармонии с расшифрованными ею эвфемизмами (да и «Дело»-то значит – «революция»!), на форзаце вывела:
Если «народничество» девушки всё-таки переросло её юность, Манифест 17 октября 1905 года она отпраздновала уже старухой за пятьдесят, а до декретов 1917 года вряд ли дожила.
Хх
Художник: Василий Кандинский