Старлинг Хаус

Я говорю себе, что в это время года не будет так холодно. Я говорю себе, что прыгала все время, до того как мое тело научилось бояться, когда я думала, что мама, Джаспер и я — неприкасаемые, неуязвимыми, не столько удачливые, сколько слишком быстрые, чтобы невезение настигло нас. Я медленно считаю в обратном порядке от десяти, как учил меня мистер Коул.

Ничего не получается. Мои ноги остаются твердыми и неподвижными. Сердце колотится в горле. Я чувствую, как вздрагивают ботинки Мэйхью, приближаясь, вижу тошнотворный голубой блеск фонарика на своей коже.

Я просто не могу этого сделать. Не могу. У меня было слишком много кошмаров о погружении под воду, я слишком упорно боролся за то, чтобы остаться на суше.

Вот только: Артур пошел ко дну, и я слишком хорошо его знаю, чтобы представить, что он поднимется обратно, если только я не потащу его за собой, как угрюмую Эвридику. Я знаю твердую линию его подбородка и мягкое прикосновение губ, я знаю ужасное чувство вины, которое движет им, и шрамы, которые оно оставило после себя. Я знаю, что он — то, за чем я гонялась, чего жаждала, искала, ждала и надеялась всю свою жизнь: дом.

Я шагаю в туман и позволяю ему нести меня вниз мягко и медленно. Я скольжу в реку легко, почти нежно, как будто вода ждет меня с распростертыми руками.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

Я никогда не была умелым пловцом, и вот уже одиннадцать лет не была на глубине.

Бев сказала, что раньше в Боулинг-Грин¹²⁷ был общественный бассейн, но в 64-м его залили цементом, а не сделали десегрегацию¹²⁸, так что большинство детей умеют плавать только так, чтобы держать подбородок над водой.

Сегодня я даже этого не делаю. Я позволяю течению нести меня на юг, мои пальцы ног иногда волочатся по сорнякам и камням, мой рот полон металлического привкуса воды. Мое лицо трижды всплывает на поверхность, прежде чем я вижу участок берега реки под шахтами. Не знаю, как я узнаю его в темноте, но узнаю — по наклону ивового дуба, по изгибу берега. Видимо, карты, которые ты составляешь в детстве, никогда не исчезают, а просто складываются, пока не понадобятся снова.

Я бьюсь о берег и выползаю на руках и коленях. Ил под ногтями подкатывает желчь к горлу, и я трачу пять тяжелых вдохов, напоминая себе, что мне не пятнадцать и за моей спиной не тонет красный Corvette. Я встаю, и мои ноги становятся похожими на спички, бесшовные и хрупкие.

Голоса падают с моста сверху, ударяются о воду и эхом разносятся по реке. Я слышу слова где и Иисус. Сквозь туман пробивается луч света, направленный на то место, где мое тело ушло под воду. Я почти представляю, как констебль Мэйхью качает головой, скорбный и ханжеский. Прямо как ее мать.

Может, он и прав. Моя мама боролась, сражалась и надеялась до самого конца, и я тоже.

Я карабкаюсь по берегу, глина скользит под ногами. Под темной массой подлеска я не вижу входа в шахту, поэтому бью кулаком по берегу до тех пор, пока он не становится полым. Я рву лианы, как животное, роющее нору, разрывая длинные нити кудзу, вырывая плющ неровными очередями, пока воздух не становится плаксивым и зеленым, а ладони — липкими от сока. В красно-синей вспышке света я вижу старое дерево, ржавые остатки вывески, на которой теперь зловеще написано ГНЕВ. Доски прогнили, сквозь щели просачивается туман и стекает к реке. Я испытываю почти облегчение, потому что это означает, что я была права и есть другой путь в Подземелье.

Дерево крошится в моих руках, осыпая рукава сочной землей и жучками-таблетками. Воздух, вырывающийся из шахты, спертый и затхлый, как в номере мотеля, оставленном на все лето с выключенным кондиционером и закрытыми окнами. В проделанном мною отверстии нет ничего, кроме черноты, темноты, настолько полной, что она кажется почти сплошной.

Я выбиваю последние доски и ступаю в шахты. У меня нет ни света, ни карты, ни плана, кроме как упереться одной рукой в росистую каменную стену и идти, чувствуя себя ребенком, который решился на непозволительное и очень хочет отступить.

Пол неудобно мягкий, пальцы ног тонут в аллювиальных сугробах из почвы и грибка, затем внезапно появляются холмы из острых камней, а потом — липкий известняк. Я сильно ударяюсь голенью о поваленное бревно и неловко, вслепую, перелезаю через него. В некоторых местах стены обвалились внутрь, так что мне приходится ползти по груде, задевая позвоночником потолок. Воздух прохладный и обжигающий лицо. Иногда стена исчезает под моей рукой, когда туннель разветвляется, но я никогда не колеблюсь долго. Я выбираю то направление, которое ведет меня вниз.

Я иду глубже. Еще глубже. Я представляю, как надо мной скапливается груз: грязь и корни деревьев, асфальтированные парковки, огромные металлические кости самого Большого Джека.