Старопланинские легенды

Через несколько дней на Чаталдже наступило полное спокойствие. Было заключено перемирие, и многочисленные флаги обозначили разделяющую обе стороны демаркационную линию. Широкие поляны между этими флагами, послужившие ареной страшного боя, были усеяны трупами. Эти трупы теперь убирались и предавались земле. Во всех направлениях, словно трудолюбивые, заботливые муравьи, сновали санитары. Два всадника ездили от одной группы к другой: полковник медицинской службы с молодым прапорщиком. Отдав необходимые распоряжения, полковник поехал обратно к своей землянке. Хорошая погода, перспектива вкусного обеда, заключение перемирия, положившего конец страшной войне и устранявшего всякую опасность, — все это приводило его в наилучшее настроение. Большой чин давал ему право судить обо всем умно и авторитетно.

— Обратите внимание, молодой человек, — говорил он протяжно, нараспев, — хорошенько всмотритесь в эти мертвые тела. Разве самый вид их не говорит о том, что их воодушевляло в последнюю минуту? Да, любопытный факт…

В эту минуту они проезжали как раз мимо трупа Люцкана.

— Посмотрите вот на этого, — продолжал полковник. — Видите, какое у него лицо, как он протянул вперед руки. Кажется, если бы мог встать, так опять кинулся бы на врага…

Молодой офицер слушал, насколько этого требовала субординация. Он поглядел на это угасшее, безжизненное лицо, заметил устремленный в одну точку взгляд и застывшее на лице чудное умиление. Проследил направление взгляда и протянутой руки. Глаза его нашли слегка колеблемый ветром белый цветок. Он остановил лошадь и еще раз вгляделся в труп.

«Бедный! — подумал юноша. — В последнюю свою минуту он как будто старался сорвать этот цветок».

Перевод Д. Горбова.

МЕЧТАТЕЛЬ

Начальник почты Боянов, без шляпы, в домашних шлепанцах, вначале проходил по террасе, потом, стараясь не оказаться на солнце, спускался во двор, туда, где была тень от акаций, и там, все так же медленно, заложив руки за спину, продолжал расхаживать взад и вперед. Это была прогулка, которую он, точно заключенный, повторял раз по сто в день. Почта — маленькая, пограничная почтовая станция — занимала одно крыло сельского постоялого двора, которому его хозяин дал умиротворяющее название «Международный приют странников». Здание это, еще новое, покрашенное в белый и зеленый цвет, выглядело весьма приветливо.

Когда Боянов доходил до противоположного конца гостиницы, ему трудно было удержаться, чтобы не заглянуть в корчму, хотя и приходилось подставлять солнцу свою облысевшую голову, которая, как зеркало, вспыхивала под его лучами. Боянова сразу же охватывало разочарование, потому что перед ним вставала картина, которую он видел уже тысячи раз: за баррикадой бутылок на стойке стоял содержатель «Международного приюта странников» Алекси и перелистывал счета, но выражение лица при этом у него было не такое угодливо-улыбающееся, каким он встречал гостей, а совсем другое, насупленное и почти свирепое. Дело в том, что уже первые счета заставляли его забыть о международном согласии и повергали, как говорится, в состояние войны. Его дурное настроение было, вероятно, причиной того, что и немногочисленные посетители в эту пору тоже сидели молча. Боянов, не говоря никому ни слова (на него тоже никто не обращал внимания), делал несколько шагов по корчме, пытался даже присесть за какой-нибудь стол, но от неубранных арбузных корок и семечек поднимался рой мух, а в глаза бил сноп палящего света, проникавшего в окно. Бросив беглый взгляд, рассеянный и усталый, на стену, откуда ему, как всегда, улыбалось с рекламной афиши какого-то пивоваренного завода женское лицо, Боянов, охваченный еще более глубоким отчаянием, выходил во двор. Он снова проходил в тени акаций, поднимался на террасу и, словно после тяжелой дороги, валился на удобно и мягко застеленную скамейку. Перед его глазами не было ничего, кроме равнины, выгоревшей, сухой, пересеченной пыльными дорогами, по которым время от времени проносились клубы пыли. Страшная жара совсем расслабляла его, размягчала мозг, и, охваченный непреодолимой ленью, он лежал без единой мысли, без желаний, раскисший, апатичный, ощущая в душе тупую и неясную боль.