Старый корабль

Баопу лишь безразлично покосился на него. От этого взгляда Цзяньсу стало страшно, и он снял руки с широких плеч. За окном опустилась темнота, появились звёзды. В городке раздавался лай собак, перекликались голоса. Вроде бы качнулась чья-то тень, и Цзяньсу, прижавшись лицом к стеклу, увидел клонящееся под ветром деревце. Он снова сел. Брат не издавал ни звука. В каморке стало совсем темно, но Цзяньсу свет не включал. За окном царил мрак, почти такой же, как в тот страшный вечер. Цзяньсу показалось, что он слышит шум шагов, вопли, собачий лай, пугающие звуки. В тот вечер трое членов семьи Суй сидели так в темноте и в тревоге ждали рассвета… Цзяньсу негромко позвал брата, но ответа не было. Подождав ещё немного, он услышал звук разрываемой бумаги — это брат рвал газету на мелкие кусочки. Потом всё стихло. Через какое-то время ему показалось, что брат что-то перебирает, и он быстро включил свет: брат сидел на корточках и, протянув большие руки, очень осторожно собирал клочки бумаги, пока не получился кусок размером с ладонь.

* * *

Только начал заниматься день, а первые бунтари уже сокрушили каменную стелу, оставшуюся на месте старого храма, храм местного бога-покровителя за городской стеной и расколотили на экранах[77] перед каждым домом иероглиф «счастье». А тут ещё Длинношеий У, вышедший из дома поглазеть на побоище, сообщил всем, что те же видоизменённые иероглифы «счастье» изображены на черепице старинных усадеб. И хунвейбины ещё больше полудня потратили на то, чтобы начисто стереть их со старинных плиток. За этим последовали ещё более изощрённые поиски, начиная с городской стены. «Четыре пережитка»[78], а также «феодальное, капиталистическое и ревизионистское» искали в каждом доме. Всё, что можно было разбить — разбивали, всё, что можно было сжечь — сжигали: цветочные горшки, посуду с изображениями древних, старинные картины, трубки кальяна, резные каменные тушечницы… Они ворвались в государственный магазин, устремились прямо к отделу косметики и стали уничтожать кремы, духи и другие «капиталистические штучки». Директора магазина, который пытался убедить их не делать этого, свалил с ног ударом кулака дюжий детина с повязкой на рукаве. Парень лет восемнадцати, который завалился в общежитие работниц магазина и под оглушительный визг принялся сокрушать румяна и пудру, был немало удивлён, наткнувшись на гигиенический пояс. Он не понимал, почему этот странной формы пояс упакован в красивую бумажную коробочку, но был уверен, что наверняка это ещё одна «капиталистическая штучка», поэтому разодрал и её. После ухода «группы поиска» большинство работниц без конца всхлипывали с покрасневшими глазами. А те пошли дальше, пока не остановились перед двориком Четвёртого Барина Чжао Бина. Некоторые стали выражать сомнения, но один сказал: «Бунт — дело правое[79], нам ли переживать из-за этих больших шишек!» — и принялся барабанить в дверь. Дверь открылась, на пороге появился Четвёртый Барин: «Бунтовать пришли? Заходите, заходите! Ма Третий, — крикнул он, ткнув пальцем в стоящего в первом ряду паренька, — давай, веди всех на бунт!» — Лицо у него было мрачное, чёрные брови чуть подрагивали. Ряды бунтовщиков смешались, они немного постояли и ушли. Четвёртый Барин вздохнул и закрыл дверь.