Старый корабль

Разговор тот был поистине необычный. Старик дал ему наказ сделать две вещи. Первую просьбу он уже выполнил, вторую выполнит обязательно. В день похорон старика он вынул спрятанный в стене мореходный канон и отнёс к себе. Теперь он будет беречь его, изучать. Сам, скорее всего, никогда в жизни в моря не отправится, но помечтать об этом с книгой старика можно. И поклялся найти свинцовый цилиндр. «Изыскательская партия добилась успеха — обнаружила громадный источник энергии, нашла подземную реку, — рассуждал он про себя, — но они обронили у реки этот свинцовый цилиндр, заложив семя бедствий для будущих поколений». И он поклялся найти его.

Ханьчжан после возвращения с кладбища заболела и впервые попросила на сушильном участке отпуск. Лекарств она не принимала, Баопу своими руками готовил ей лекарственные отвары, но она их втихомолку выливала. Первые несколько дней ещё ела жидкую кашу, а потом перестала есть вовсе. Спокойно лежала на кане, разметав волосы по плечам, и смотрела в потолок: ни ненависти, ни печали во взгляде. Баопу сидел рядом, называя её по имени, и она еле слышно откликалась. Он передвигал её поудобнее, расчёсывал волосы. Она лежала без движения. А когда он умолял её поесть или принять лекарство, просто не отвечала. Баопу нетерпеливо вышагивал перед каном, топал ногой: «Хоть немножко поела бы. Ну, куда это годится? Поешь хоть чуть-чуть…» Ласково глядя на брата, она глазами предложила ему сесть и стала поглаживать чёрную щетину. Взяв её за руку, Баопу был поражён, какая она слабая, мягкая и удивительно белая. Он погладил её по голове и снова принялся уговаривать:

— Встань, поешь немного каши: я покормлю тебя с ложечки, как в детстве.

Ханьчжан лишь покачала головой.

— Не буду я ничего есть. Теперь я понимаю, что мама не должна была рожать меня… Надо было мне уйти вместе с ней. Теперь поздно, уйду вместе с дядюшкой. Не надо меня уговаривать, всё равно не послушаюсь. А отвары я выливаю, когда тебя нет… — Она говорила не торопясь, со спокойным лицом, словно рассказывала красивую историю.

Баопу стиснул зубы и молчал. Потом вдруг обнял её и крепко прижал к груди трясущимися руками. Высохшие, невыспавшиеся глаза были устремлены в окно, губы беспрестанно тряслись, и он воскликнул, будто разговаривая сам с собой или обращаясь к кому-то за окном:

— Поздно, всё поздно. И виноват во всём я! Ведь я старший в семье Суй и должен был найти, как вылечить тебя. Виновата и ты, виноват наш род, виновата эта проклятая пристройка, виноваты, чёрт возьми, все мы, члены семьи Суй! О чём ты, в конце концов, думаешь, в чём твоя болезнь? Объясни мне! Ты должна это сделать! А то замкнулась в себе, как я, хочешь всё сломать? Замуж не выходишь, ничего не говоришь, на Ли Чжичана и смотреть не желаешь, хочешь всё испортить! Собралась уйти вслед за дядюшкой — ступай, всё равно никого из семьи Суй не остановишь. Но прежде чем уйти, ты должна раскрыть всё, что копилось у тебя в душе эти десятки лет, ты должна заговорить… Что, в конце концов, происходит? Что у нас за семья! Что за семья…

Своими большими руками Баопу безостановочно гладил Ханьчжан, словно желая растереть на кусочки её тщедушное, почти прозрачное тельце. Потом у него тоже не осталось сил, он отпустил руки и положил её на кан. Ханьчжан всё с той же нежностью смотрела на брата. И, покачав головой, еле слышно проговорила:

— В нашей семье тяжелее всего пришлось тебе, не дядюшке, и не второму брату со мной. Я замарала честь семьи Суй и не достойна её имени… Что рассказывать? Боюсь, тебе этого не вынести, ты ещё убьёшь меня. Мне, конечно, хочется рассказать, вот дядюшке и поведаю…

Баопу ошалело смотрел на неё, ничего не понимая. Через какое-то время Ханьчжан предложила ему вернуться на работу. Баопу отказался, тогда она сказала, что хочет соснуть, и ему пришлось уйти.