Старый шут закон

Она и на самом деле неплохо сегодня выглядит. Конча, ее горничная, тоже сказала ей об этом, когда она уходила из дому. Сеньора сегодня muy bonita[154], уверяла Конча. Правда, Конча не прочь и польстить. «Элегантная» — было бы вернее. Одета она не вызывающе, но и не простенько, а именно так, как любит Пол, — строго, чтобы скрыть полноту… А может, все это одно тщеславие? И она будет наказана за гордыню? Завтра же и сляжет.

Ну и пусть. Разве нельзя ей хоть разок рискнуть здоровьем? Да и какой тут риск по сравнению с той опасностью, что угрожает Полу, с тех пор как он ввязался в этот ужасный процесс? Если его… и она заставила себя мысленно произнести страшное слово… если Пола убьют, то… то пусть уж он запомнит ее именно такой, как сейчас, — не прикованной к постели калекой, беспомощной и отталкивающей, несмотря на самые соблазнительные ночные рубашки и кофточки, а красивой, благородной женщиной, за которой он когда-то ухаживал, которую завоевал и взял в жены на горе и радость, бедность и достаток, болезнь и… Если она не переживет эту неблагоразумную вылазку, то пусть уж ее последний выход в свет запомнят как приношение на алтарь любви, как доказательство преданности мужу, которому она так мало дала и которому стольким обязана… В этой мысли было одновременно что-то сладостное и трагическое…

Тем временем, расспрашивая свидетеля относительно уже затронутых обвинением пунктов, Пол вынудил его еще раз сделать позорное признание, что в поисках одного-единственного револьвера (его же собственного) им было выписано «больше пятидесяти» ордеров на обыск. Потом он заставил Фоунера дважды разойтись с судьей Эверсливом, который утверждал, будто на слушание дела Арсе — Фернандеса вход был свободный: во-первых, Фоунер признался, что Эверслив поставил его у дверей «отгонять толпу», а во-вторых, сказал, что и шериф дал ему «приказ» никого не впускать. В руках Пола свидетель казался просто воском, и Сибил знала, что в конце концов Пол проведет его как последнего дурачка. Уж что-что, а это он умеет.

Она вспомнила тот ужасный вечер, когда он объявил ей о своем решении защищать рабочих Реаты. Как униженно она молила его не навлекать на себя такую опасность. «С нами перестанут здороваться. Подвергнут остракизму». Но он не захотел прислушаться к мольбам, его не тронули ни ее любовь, ни ее страх. «Давай посмотрим на вещи спокойно», — повторял Пол, хотя о каком спокойствии тут могла идти речь? Выстроив свои доводы рядами, словно готовый к бою легион, он безжалостно бросил их в атаку, смяв все ее протесты. А она ведь плакала, говорила, что он ее не любит — разве можно любить и так поступать? Да он попросту ее убивает, хладнокровно убивает, а зачем? Ведь и так ясно, что терпеть ему осталось не долго. Что ему стоит подождать, пока она сама не умрет? Вот он и станет свободным. Тогда пусть что хочет, то и делает — портит себе карьеру, защищает самых гнусных преступников и предателей, принимает любые муки… но зачем же мучить ее, она ведь и без того больна?..

Нет, он никогда не принимал ее болезнь всерьез, вот в чем дело. Всегда дразнил, подшучивал, говорил, что она куда крепче, чем кажется, его самого еще переживет, — а она ведь как раз и боялась его пережить. «Реата — это сущий ад, Пол, пристрелят и глазом не моргнут». Но он не слушал. Он говорил и говорил, выстоял, настоял на своем, а она измучилась, устала, сделалась покорной. И он убедил ее, что никакой опасности нет, что в Реате он будет под защитой полиции штата, да и звонить постарается чаще, чтобы она не беспокоилась.

Оставалось только призвать на помощь свою прежнюю веру в мужа и, сдержав слезы, подавив все страхи и сомнения, отпустить его.

А затем… Какой удар, какое жестокое отрезвление! С каким ужасом прочла она в утренней газете о происшествии в Реате… происшествии страшном и нереальном, словно оно из старой мелодрамы, где героя вот-вот перепилят круглой пилой. Полу грозила смерть от руки какого-то гангстера, ткнувшего ему в ребра заряженный пистолет. Еще секунда, и его нет в живых, а она — вдова…

Нет, страхи ее были оправданны! Хоть раз в жизни она оказалась права! А он — неправ, неправ, неправ! Но разве он признается? Конечно же, нет! Продолжает доказывать, что ничего серьезного ему не грозило. «Сибил, дорогая, тот тип был просто пьян — я мог его свалить одним ударом». Будто в руках пьяного пистолет менее опасен!

Нет, ей не выдержать… это уж слишком! Если он не откажется от процесса, то она… она…

Сибил помотала головой. Ничего она не сделает. Она ведь обязана Полу жизнью. Когда ее внезапно свалила болезнь — а случилось это в самый разгар ослепительного светского сезона, в благословенные для Америки времена президента Кулиджа — Пол, не колеблясь, принес в жертву все, что любил и чего добивался: доходную практику, высокопоставленных друзей, привилегированные клубы, прекрасный дом; все бросил, чтобы уехать сюда и спасти ей жизнь…

Жизнь?

Здесь?