Статьи из журнала «GQ»

В начале американского финансового кризиса, конца которому, говорят, не видно, Би-би-си учинило дискуссию вокруг эффектного тезиса: мы живём в мире, в котором рухнули два главных мифа. Первый — тоталитарный, он же коммунистический, или фашистский. Второй — демократический.

Вообще мне нравится, что они так панически реагируют не только на российские, но и на западные кризисы. А то надоело уже, что у нас всё заканчивается, не начавшись, а у них, знай, колосится. Но с другой стороны — обидно за демократию: что ж они так легко её хоронят? Если бы они говорили о конце ипотеки — главного мифа XX века, — тогда бы ладно. Или о прекращении жизни в кредит. Или, наконец, о том, что нефть как база авторитарного режима тоже недолговечна и относительна. Но так вот сразу хоронить авторитаризм и демократию только потому, что в Штатах прогорели несколько банков…

Если говорить серьёзно, ни авторитаризм, ни демократия в чистом виде давно уже не встречаются. Существует демократический режим Рамзана Кадырова, при котором более 100 процентов населения горячо поддерживают лидера. А при формально тоталитарном Советском Союзе свободы было как минимум не меньше, чем в нынешние времена; правда, ограничивался выезд за рубеж, так зато и страна была большая, не страна, а целая альтернативная планета. Относительно американской свободы много интересного рассказывает Майкл Мур, а Европу Лимонов ещё в 90-е убедительно сравнивал с «дисциплинарным санаторием». Короче, свобода, демократия и тирания — понятия относительные, и для будущих социологов я предложил бы два более надёжных критерия государственной жизнеспособности в новом веке.

Первый очевиден: это степень влияния отдельных граждан на судьбу страны в целом (глядя шире — количество граждан, определяющих эту судьбу). К демократии проблема далеко не сводится: проголосовать — не значит повлиять. Мы вон голосуем, и толку? В России все отлично знают, что работает здесь только закон, сформулированный Павлом I: «Дворянин здесь тот, с кем разговариваю я, и только до тех пор, пока разговариваю». Чем больше процент людей, реально рулящих государством или, по крайней мере, способных нечто в нём изменить, тем жизнеспособнее режим, тем мобильнее он при случае реагирует на перемены. И тут выясняются любопытные вещи: в либеральной вроде бы Грузии круг людей, принимающих решения, ничтожно мал — и степень их влиятельности определяется близостью к президенту. На Украине этот круг значительно шире — именно поэтому власть перманентно шатается, а страна живёт и даже что-то производит. В России круг стремится к точке — мы не убеждены даже в том, что право что-либо решать есть у президента страны. А если честно — не уверены и в том, что решения принимает премьер. Россией правит логика истории, и от частного человека с его убеждениями и намерениями не зависит тут вовсе ничего. Иными словами, успех страны зависит от количества личностей наверху — людей с убеждениями, программами, узнаваемой внешностью и внятной речью. В нежизнеспособных странах такие люди вытаптываются верховной властью из страха конкуренции. Любопытно, что при якобы авторитарном Буше таких людей в американской власти больше, нежели при либеральном Клинтоне. Глуп или умён сам Буш, но администрация у него талантливая. Об этом свидетельствует даже такой его убеждённый противник (из бывших соратников), как Скотт Маклеллан.