Зло было тем более серьезным, что люди, содействовавшие его нарастанию, либо не отдавали себе в нем отчета, либо, отдавая себе отчет, умалчивали о своих сомнениях, публично демонстрируя непримиримый национализм. И если им указывали на то, что их действия расходятся с их словами, они оправдывались, говоря, что использование известных приемов чуждого происхождения не только не приносит вреда национальному искусству, но поднимает и облагораживает его.
Эти приемы, — утверждали они, — достояние всего мира. Они создавались или систематически использовались бессмертными гениями, являются следствием непререкаемых законов и поэтому называются классическими. В несущественных чертах они могут расширяться и даже видоизменяться, но горе тому, кто стремится разрушить священную форму! Да будут прокляты в искусстве те, которые выступают против подобных принципов. И хотя многие — говорят они в заключение пренебрежительным тоном — осмеливались следовать по другому пути, все они получали возмездие в эфемерности существования своих произведений, которые можно рассматривать только как неосознанное порождение высокомерия либо невежества и заблуждения...
Мануэль де Фалья.
Так, начиная с последнего двадцатилетия прошлого века, говорят эти пророки. Многие, да почти все, наслушавшись их, склоняли головы и следовали за ними по пути, который, согласно этим руководителям, был единственно возможным для достижения истинного бессмертия. Не забудем, что такой путь был ровным и удобным... Каждый подчинялся и шел по стопам других путников, предшествующих ему в поисках одних и тех же сокровищ...
Но некоторые — очень немногие — пропускали мимо себя этот тоскливо удаляющийся караван. Приведенные выше речения их не убеждали, более того, в них усматривали даже оскорбление тех, которых они как будто хотели прославить.
Они видели перед собой свободное и широкое поле и думали, что на нем можно открыть новые пути. И, как бы повинуясь глубокому вдохновению, каждый начинал открывать свой путь, трудясь, не покладая рук, но с горячей верой и растущей надеждой. Один прокладывал его близко от общеизвестной дороги, другие — на каком-то расстоянии, а некоторые — совсем далеко! Среди последних и оказывался тот, кто быстрее достигал цели. Были также и такие, которые пустились бежать через поле напрямик, но о них не сохранилось никаких сведений...
Кончаю рассказывать в иносказательной форме историю новой музыки Франции. Из книги Ж. Жан-Обри мы узнаем о смелых духом людях, призывающих нас следовать их примеру. Автор отразил в книге также образ некоего пророка священного пути. Жан-Обри в равной мере знает как одних, так и других, представителей святого сопротивления, и обо всех он говорит с одинаковым уважением и правдивостью. Каждого он показывает соответственно его произведениям, и если последние — плоды вдохновения, то они всегда останутся благородными и возвышенными и всегда будут преследовать одну цель — создание во Франции музыки более мощной, чем та, которая существует сейчас в Европе.
Вы увидите также, как в звучащем саду Франции выращиваются все растения, все цветы... Лучшее от каждой школы, от каждого творца было заботливо привито к вековым деревьям этого сада, в котором даже самый скромный цветок обладает чем-то отличающим его от других скромных цветов, разводимых в других больших садах.
И еще один драгоценный плод, извлекаемый из чтения этой книги. Ее автор, поддерживавший дружбу со многими выдающимися французскими композиторами, рассказывает нам не только об их произведениях, но также о духовном мире, индивидуальном характере каждого композитора и о различных направлениях в их творчестве. Последнее уничтожит серьезное заблуждение, существовавшее очень долго в нашей стране, заблуждение, которое явилось источником плачевной путаницы с именами некоторых французских композиторов последнего периода. Все они представлялись какой-то беспорядочной группой, как бы целиком входящей в состав одной-единственной школы. Благодаря Обри станет, наконец, ясно, что в действительности между разными группами, составляющими замечательную плеяду композиторов, которыми гордится Франция, существуют не только различия, но даже коренные противоположности в эстетике и художественных приемах.
Теперь раз и навсегда станет известно, что огромная дистанция отделяет Венсана д’Энди от Клода Дебюсси, Габриэля Форе — от Поля Дюка, Мориса Равеля — от Альбера Русселя или Деода де Северака... Станет известно также, что Сезара Франка никогда не следует расценивать как французского музыканта, и не только потому, что он родился на бельгийской земле — ибо это не может не рассматриваться как чистая случайность — но и потому, что его эстетика, художественные приемы, пристрастия и прообразы имеют очень небольшое отношение к особенностям, отличающим французский характер и истинно французский дух в любом из их художественных проявлений и меньше всего — в музыкальном3
.