Статистическая вероятность любви с первого взгляда

Водитель автобуса говорил, что вроде нужно сделать пересадку, но если верить карте, можно доехать сразу по кольцевой. Электронное табло сообщает, что до поезда шесть минут. Хедли ждет, пристроившись в уголке платформы.

Она рассеянно просматривает рекламу на стенах, а вокруг звучит разноязыкая речь – кроме непонятного британского акцента слышатся французский, итальянский и еще какие-то неведомые языки. Поблизости маячит полицейский в старомодном шлеме. Какой-то человек перебрасывает из руки в руку футбольный мяч. Мать утешает плачущую девочку на гортанном незнакомом наречии. Девочка только громче рыдает.

Никто на Хедли не смотрит, но она все равно чувствует себя выставленной на всеобщее обозрение, как никогда в жизни. Слишком мелкая, слишком американка, слишком явно одинокая и неуверенная в себе.

О папе и свадебных гостях, которых она так бессовестно бросила, даже думать не хочется, так же как и об Оливере – неизвестно еще, что будет, когда она его найдет. В висках пульсирует боль, а до поезда еще четыре минуты. Шелк платья липнет к телу, и женщина рядом с ней стоит слишком близко. Хедли морщит нос от крепкой смеси запахов в метро, затхлых и кисловатых, как от подгнивших фруктов.

Зажмурившись, она вспоминает папин совет в лифте на лыжном курорте, когда ей казалось, что стены рушатся и падают на нее, наподобие карточного домика, и она старается представить себе вместо сводчатого потолка просторное небо над улицей с тесно стоящими узкими домами. Этот метод дает всегда одну и ту же картинку, словно повторяющийся сон: редкие белые облачка мазками краски на голубом холсте. Но сейчас, к удивлению Хедли, в картинке, возникающей под закрытыми веками, обнаруживается кое-что новое: воображаемое небо пересекает самолет.

Мигнув, Хедли открывает глаза, и как раз тут из туннеля выезжает поезд.

Никогда не знаешь, на самом деле помещение маленькое или так просто кажется со страху. Если вспомнить, ей часто стадионы виделись крошечными, не больше школьного спортзала, а просторные дома превращались в тесные квартирки просто из-за того, что в них толпилось много народа. Вот и сейчас трудно сказать, на самом деле метро в Лондоне мельче американского – там-то она ездит сравнительно спокойно, – или это из-за комка в груди вагон кажется размером со спичечный коробок.

К счастью, ей удается найти свободное место с краю. Хедли немедленно вновь закрывает глаза, но легче не становится. Покачиваясь в такт движению поезда, она достает из рюкзака книгу – хоть чем-то отвлечься. Проводит пальцем по тисненой надписи на обложке, прежде чем открыть.

В раннем детстве Хедли часто пробиралась в папин кабинет с книжными шкафами от пола до потолка. Шкафы были плотно забиты рассыпающимися на отдельные странички карманными изданиями и более солидными томами в твердых переплетах с потрескавшимися корешками. Папа однажды застал свою шестилетнюю дочь сидящей в кресле с плюшевым слоником в обнимку и с диккенсовской «Рождественской песнью» на коленях, изучающей книгу с самым серьезным видом, словно раздумывая, не написать ли о ней диссертацию.

– Что читаешь? – спросил он, сняв очки и прислонившись к дверному косяку.

– Сказку.

– Да ну? – отозвался папа, пряча улыбку. – Что за сказка?

– Про девочку и ее слоника, – преспокойно объявила Хедли.

– Точно?

– Да. Они поехали кататься на велосипеде, а потом слоник убежал, и девочка так сильно плакала, что ей подарили цветок.

Папа подошел и одним махом выхватил ее из кресла. Хедли опомниться не успела, как оказалось, что она сидит у папы на коленях, крепко вцепившись в тоненькую книжку.

– А что дальше было? – спросил папа.

– Слоник вернулся.

– И что тогда?

– Она ему дала пирожок. А потом они жили долго и счастливо.

– Замечательная сказка!

Хедли стиснула потрепанную игрушку.

– Ага.

– Хочешь, я тебе еще одну сказку почитаю? – Папа мягко забрал у нее книжку и раскрыл на первой странице. – Сказка о Рождестве.

Хедли прижалась к его уютной фланелевой рубашке, и папа начал читать.

Ей понравилась не столько даже сама история – Хедли половины слов не понимала и часто терялась в завитушках длинных предложений. Ей хватало папиного негромкого голоса, забавно менявшегося в зависимости от персонажа, и она очень гордилась, что папа позволил ей переворачивать страницы. Так они читали по часу каждый вечер после ужина. Иногда мама заглядывала в кабинет с посудным полотенцем в руке и слушала, чуть заметно улыбаясь, а чаще они сидели вдвоем.

Когда Хедли подросла и могла уже читать сама, они все равно вместе одолевали классику – от «Анны Карениной» к «Гордости и предубеждению», потом «Гроздья гнева», совершали своего рода кругосветное путешествие, оставляя на книжных полках дырки, как от выпавших зубов.