Читаем Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг полностью

Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Последняя из написанных вещей – о выставке, так как это целиком определяет то, что я делаю и для чего я работаю, – объяснял Маяковский. – Очень часто в последнее время вот те, кто раздражен моей литературно-публицистической работой, говорят, что я стихи просто писать разучился и что потомки меня за это взгреют.

Как уже говорилось, не только противники подозревали, что Маяковский “разучился писать стихи”, – так полагали и многие его друзья. В последние годы его творчество посвящалось исключительно социально-политической воспитательной работе, и желающему найти доказательства того, что Маяковский растратил свой поэтический дар, не надо было долго искать. Примером могло служить стихотворение “Я счастлив”, в котором описывается радость бросившего курить. Вполне возможно, Маяковский действительно бросил курить (по крайней мере на короткий период) и был этому рад – но как он мог дать стихотворению название, которое вопиюще противоречило его подлинному душевному состоянию? Беловик был закончен 16 октября 1929 года, менее чем через неделю после того, как он узнал о предстоящем замужестве Татьяны и понял, что никуда не поедет. Если стихотворение о чем-то и свидетельствует, то не о счастье, а о шизофрении.

Поэма “Во весь голос” означала “возвращение” Маяковского в качестве настоящего, полноценного поэта. Теперь, однако, это была не любовная лирика, а подведение итогов его работы и размышления по поводу того, как к его творчеству отнесутся потомки. В поэме “Во весь голос” Маяковский в традициях Горация и Пушкина воздвигает себе памятник; поэма была продолжением других его стихов на эту же тему, но на сей раз памятник сделан из иного материала.

Когда потомки начнут рыться “в сегодняшнем окаменевшем говне”, кто-нибудь спросит о Маяковском, который рассказывал “о времени / и о себе”, “революцией / мобилизованный и призванный”. У него тоже “агитпроп / в зубах навяз”, и он бы хотел “строчить / романсы на вас”, что было бы “доходней” и “прелестней”:

Но я себя смирял, становясьна горло собственной песне.<…>Заглуша поэзии потоки,я шагну через лирические томики,как живой с живыми говоря.Я к вам приду в коммунистическое далеко́не так, как песенно-есененный провитязь.Мой стих дойдет через хребты векови через головы поэтов и правительств.Мой стих дойдет, но он дойдет не так, —не как стрела в амурно-лировой охоте,не как доходит к нумизмату стершийся пятаки не как свет умерших звезд доходит.Мой стих трудом громаду лет прорвети явится весомо, грубо, зримо,как в наши дни вошел водопровод,сработанный еще рабами Рима.

Он “ухо / словом / не привык ласкать”, он “парадом” разворачивает своих “страниц войска”, и “стихи стоят / свинцово-тяжело, / готовые и к смерти / и к бессмертной славе” – “готовая / рвануться в гике, / застыла / кавалерия остро, / поднявши рифм / отточенные пики”:

И все поверх зубов вооруженные войска,что двадцать лет в победах пролетали,до самого последнего листкая отдаю тебе, планеты пролетарий.

Стих умирает, как солдат, “как рядовой, / как безымянные / на штурмах мерли наши!”. И памятник, который хочет воздвигнуть Маяковский, – не каменный и не бронзовый памятник во славу его самого или его поэзии, а сам социализм, который он строил вместе с рабочим классом:

Мне наплевать на бронзы многопудье,мне наплевать на мраморную слизь.Сочтемся славою — ведь мы свои же люди, —пускай нам общим памятником будетпостроенный в боях социализм.

Поэма завершается надеждой, что в будущем его произведения будет оценивать ЦКК – Центральная контрольная комиссия:

Явившись в Це Ка Ка идущих светлых лет, над бандой поэтических рвачей и выжигя подыму, как большевистский партбилет,все сто томов моих партийных книжек.

Перейти на страницу: