Она поплыла по течению. Стала проживать однообразные дни в помрачневшем доме, ставшем её палатой и темницей одновременно. Просыпалась, когда не чувствовала слабости и шаталась по своему обиталищу. Ела то, что ей оставляли. Иногда по наитию принимала душ — или когда её заставляла Пайпер. Смотрела в окно на ежедневную рутинную возню жителей Пристанища. Шарахалась от каждой зеркальной поверхности. И мёрзла, нещадно мёрзла, несмотря на то, что стояло жаркое лето, а в гостиной и её комнате всегда теперь горел камин. Она куталась в халат и, придвинув кресло чуть ли не впритык к свету, забиралась в него с ногами, а затем, обняв себя руками, наблюдала за причудливой игрой пламени. И не думала ни о чём.
И постепенно Джоанна скончалась. Растворилась в серых безысходных, тоскливых днях. Она стала привидением, слоняющемся по дому без видимой цели. Теперь не жила.
Друзья всё ещё пытались возвратить её к жизни. Но они тоже уставали. И постепенно начали заходить чуть реже, нежели раньше. И хотя им было тяжело наблюдать за тем, во что превратилась миссис Джексон, они не могли посвящать ей каждую частичку свободного времени. Ведь у них были свои обязанности. Ник с головой погрузился в работу. Пайпер контролировала выпуск своей газеты — его нельзя было прерывать.
Тем не менее, в день, изменивший всё, они пришли вместе в Пристанище, чтобы предпринять ещё одну попытку вернуть назад ту Джоанну, которую они знали. И хотя она окончилась неудачно, те успели заметить, что леди Джексон начала выглядеть немножечко лучше.
Когда они вышли за дверь перекурить, то совершенно не догадывались, что их подслушивали — и не в первый раз. Ей нравилось просто слушать их голоса. От них веяло чем-то родным и знакомым из прошлого. Но в содержание бесед женщина никогда не вникала. До этого дня.
— Ты так и не рассказал ей? — послышался голос Пайпер.
— Нет, — ответил её собеседник. — Я не знаю как. Она только пошла на поправку. Не хочу рушить это сейчас.
— Смотри, чтобы потом не было ещё хуже. Они с Литрис были особенно дружны.
Литрис! От звука этого знакомого имени внутри Джоанны зажглись первые искры понимания. Искательница довоенных артефактов почему-то не навещала её. Была занята? Или её не отпускали Беннеты?
— Весьма. Никогда бы не подумал, что прямолинейность Литрис поможет ей заслужить расположение Джоанны. Я, кажется, и то завоёвывал его дольше. Поначалу она меня боялась.
— Я помню. Мне жаль, что Литрис больше нет с нами — но она погибла героически, спасая Блу. Я её видела лишь несколько, раз, но…
Дальнейший смысл её слов она уже не воспринимала. Миссис Джексон прислонилась к стене и тяжело задышала. Литрис мертва. Вот почему она не навещала её. Пожертвовала собой ради спасения её.
Литрис больше нет. Из-за неё.
Словно сомнамбула, Выжившая ушла к себе и там, лёг на постель, впервые за долгий месяц предалась слезам. Она плакала беззвучно, но отчаянно, и вместе со слезами вымывала болезненное оцепенение, сковывавшее её. Всю ту грязь, копотью застилавшую её душу. Потом кто-то пытался успокоить её, придержать за плечи, вытереть слёзы — но Джоанна не запомнила, кто, и вскоре её оставили одну, посчитав, что это хороший знак — то, что она проявила эмоции впервые за долгое время.
Успокоилась Выжившая лишь с наступлением кромешной темноты. И внезапно, вглядываясь в неё, поняла, что её опять оставили не у дел. От неё укрыли смерть подруги, посчитав, что так будет лучше. И ей стало невыносимо находиться тут — в этом холодном пустом доме. Там, где ей почти что лгали — и вновь решали за неё.
Она поднялась и, игнорируя то, что от резкого подъема в глазах потемнело, подошла к выключателю и впервые за это время зажгла свет. Затем подкинула поленьев в потухший камин и подошла к комоду. На нём она и раньше замечала забытое всеми своё волттековское платье, — служившее теперь как напоминание о том, что с ней стало. Изрядно потрёпанное, покрытое коркой из её крови — теперь оно годилось только на растопку. И когда огонь разгорелся окончательно, бывшая миссис Джексон бросила его тому на съедение.
Не став наблюдать за тем, как оно горит, Джоанна на негнущихся ногах подошла к трюмо. В животе извивалось целое логово змей, а паника всё силилась вновь овладеть ею, но женщина, крепко стиснув руки в кулаки, приказала ей отступить. В этот раз она не поддастся ей так легко. Выжившая села на стул, а затем, вцепившись обеими ладонями в рамку зеркала, заставила себя посмотреть в него. И не испугаться своего ужасного отображения — а глядеть на него, не мигая. Принять себя такой, каковой она стала. Ибо это уже навсегда.
И когда леди смогла отпустить края зеркала и, выпрямившись, кивнуть себе, её взгляд зацепился за кусочек бумаги, что был заткнут в зазор между рамкой и зеркальной поверхностью — и исписанный её почерком. Она потянулась к нему и вгляделась в послание записки. На ней было всего три пункта:
«Середина августа. Кейт. Маяк».