Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы

нету больше в мире милосердья под дикой розою?

И вот, по эту сторону земли большая лиловая беда идет по водам.

И ветер задувает. Ветер с моря. И улетает

белье! Как проповедник, растерзанный в клочки!..

3

Человек выходит на поле ржи. Не знаю, кто из сильных говорил

над кровлею моей. Но Короли пришли и сели у моих дверей.

И вот Посланник ест за столом у Королей. (Пускай накормят их

моим зерном!). Поверщик мер и весов спускается к низовьям

набухших рек, весь в шелухе соломы, в сору

от насекомых в бороде.

Так вот что! Мы удивляемся тебе, о Солнце! Ты нам наговорило

столько лжи!.. Зачинщик смут и мятежей, вскормленное обидой и

раздором! О Пращник, порази миндаль моего глаза! Мое сердце

трепещет от радости пред белокаменным великолепьем, птица

поет: «О старость!», реки на ложах русел словно крики женщин,

а этот мир – прекраснее, чем шкура

барашка, крашенная в красный цвет!

Ха! Пространней история листвы на наших стенах и чище вода,

чем в сновиденьи – благословенна, благословенная за то лишь

будь, что ты не сон! Душа моя полна до краю лжи, проворная и

сильная, как море под даром красноречия! Могущественный

запах меня объемлет. И возникают сомнения в реальности вещей.

Но если человек находит приятной скорбь свою, пусть выведут

его на белый свет! И мое мненье таково, что надо б его убить,

иначе быть здесь мятежу!

Я прямо скажу: мы вдохновляем тебя, о Ритор, своим несметным

барышом. Моря, коварные в Проливах, вовек на знали строже

судии! И человек, разгоряченный вином, несущий свое

насупленное сердце, как соты, гудящие под роем черных

мух, дерзает говорить такие речи: «…Розы, пурпурная услада:

земля простертая перед моим желаньем, и кто положит ему

предел сегодня в ночь?

Насилье в сердце мудреца, и кто ему положит предел сегодня в

ночь?» И вот такой-то, сын такого-то, бедняк, приходит к власти

над знаками и снами.

Проложите дороги, которыми пошли бы люди всех рас, мелькая

желтизной ступней: принцы, министры, вожди хриплоголосые;

те, что свершили великие дела, и те, что видят сны о том, о сем…

Священник наложил запрет на благосклонность женщин

к животным. Грамматик выбирает место для беседы посредь двора.

Портной на старом дереве повесил новый, очень красивый

бархатный кафтан. И пораженный гонореей стирает свое белье

в чистой воде. Седло страдальца жгут, и запах дыма достигает

скамьи гребца,

и он не тошен ему.

Человек выходит на поле ржи. Могущественный запах

меня объемлет. И воды чище, чем в Джабале, доносят

шум иных времен. И в этот самый долгий день в ускользающем

году, восславив землю под покровом трав, не знаю я, кто

сильный шел по моим следам. И мертвые под слоем песка,

моча и соль земли, все, что осталось – мякина, чье зерно

склевали птицы. И вот душа, душа моя стоит на страже в

великом шуме перед входом в смерть. Однако, скажите

Князю, чтобы он молчал – на острии копья меж нами этот

череп коня!

4

Таков ход мирозданья, мне нечего сказать о нем

дурного. – Закладка города. Камень и бронза. Огни

терновника перед рассветом там оголили валуны,

зеленые и скользкие, как чрева капищ или сточных канав,

и мореплаватель, застигнутый дымами, вдруг увидал, что вся

земля, от основанья и до вершин, переменила лик (расчищены

огромные просторы, запруды родниковой воды в горах, и видно

далеко).

Так город был заложен и завершен однажды поутру под звуки

губные чистого названья. И по холмам снимают лагеря! И, сидя

на деревянных галереях, простоволосые, босые в свежести миров,

чему смеемся мы, чему же мы так смеемся, со своих престолов

глядя, как с кораблей выводят девушек и мулов? – Привоз

муки! – И выше Илиона корабли, под белым павлином в небе,

зайдя за бар, вставали в той мертвой точке, где мертвый

плавает осел. (И речь о том, к чему приговорить ту реку

бледную без назначенья, цвета саранчи раздавленной в своем соку.)

В великом свежем шуме с другого берега, там кузнецы

властители огней. Удары бичей на новых улицах опорожняют

возы с нераспакованной бедой. О мулы, потемки наши под

медной саблею! четыре головы, строптивых узлу, зажатому

в кулак, напоминают живое соцветие на фоне лазури. И

Устроители ночлегов остановились под деревом, и

мысли им приходят на ум о выборе площадок. Они мне

разъясняют суть и назначенье зданий: парадный

вход и задний двор, для галереи латерит, а для порогов черный

камень, бассейны светлой тени для библиотек, а самые

прохладные строенья – под изделья фармацевтов. И вот уже

идут ростовщики, свистя в свои ключи. А позже на улицах, один,

пел человек – из тех, что чертят на лбу знак бога своего.

(И стрекотанье насекомых на века в этом квартале свалок…)

И здесь совсем не к месту рассказывать вам о наших связях с

людьми с другого берега; вода в мехах, употребленье

кочевников в работы в порту, царевичи, которым плачено

монетой рыб. (Дитя печальней смерти обезьян, старшая

сестра первой красавицы, нам преподносит перепелку в

розовой атласной туфле.)

…Одиночество! Голубое яйцо, снесенное огромной птицей

морской, а поутру в заливах груды золотых лимонов! —

Все это было вчера. И птицы уж нет!

Наутро торжества и говор толп, по улицам насажены деревья

в стручках, дорожная прислуга сгребает на рассвете обломки