Стеклянный Дворец

Она читала в его глазах отражение этих мыслей и громко смеялась.

— Нет. Эту фотографию ты не увидишь нигде, кроме собственной головы.

А потом, быстро, но методично, он снова одевался, тщательно заправляя рубашку в брюки и застегивая ремень, наклонялся, чтобы завязать шнурки парусиновых туфель.

— Зачем тратить на это время? — дразнила Элисон. — Всё равно придется снимать.

Он отвечал серьезно и без улыбки.

— Так нужно, Элисон… Я должен быть одет, когда работаю.

Иногда ей становилось скучно столько времени сидеть. Часто она что-то бормотала под нос, пока он настраивал камеру, на малайском, тамильском и китайском, вспоминая мать и отца, вслух размышляя о Тимми.

— Дину — однажды вскричала Элисон в отчаянии. — Мне кажется, что ты больше обращаешь на меня внимания, когда смотришь через камеру, чем когда лежишь рядом.

— И что в этом плохого?

— Я не просто объект, на котором можно сфокусировать камеру. Иногда мне кажется, что тебя только это во мне интересует.

Он увидел, что Элисон расстроена, и бросил штатив, чтобы сесть рядом с ней.

— Так я вижу тебя лучше, чем любым другим способом, — сказал он. — Если бы я разговаривал с тобой часами, то и тогда не узнал бы лучше. Я не утверждаю, что это заменяет разговоры, просто это мой способ… мой способ понимания… Не думай, что для меня это легко… Я никогда не снимал портретов, они меня пугают… эта интимность… так долго находиться в чьем-то обществе… Я никогда не хотел снимать портреты… а еще меньше — обнаженную натуру. Это мой первый опыт, и мне нелегко.

— Я должна быть польщена?

— Не знаю… но я чувствую, что фотографии помогают мне тебя понять… Думаю, я знаю тебя лучше, чем кого-либо.

— Только потому что снял несколько фото? — засмеялась она.

— Не только поэтому.

— А что тогда?

— Потому что это самый интимный способ, которым я пытаюсь понять кого-либо… или что-либо.

— Ты хочешь сказать, что не узнал бы меня без своей камеры?

Он опустил взгляд на руки и нахмурился.

— Вот что я тебе скажу: если бы я не провел это время с тобой, здесь, делая фотографии… Я бы не был в этом так уверен…

— В чем?

— Что я тебя люблю.

Она удивленно села, но прежде чем успела заговорить, Дину продолжил:

— И я также знаю…

— Что?

— Что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

— Выйти за тебя замуж? — Элисон положила подбородок на колени. — Почему ты решил, что я выйду замуж за человека, который может разговаривать со мной только с помощью фотоаппарата?

— Так ты не выйдешь?

— Не знаю, Дину, — она нетерпеливо покачала головой. — Зачем выходить замуж? А так чем плохо?

— Брак, такой, как я хочу, заключается не только в этом.

— Зачем всё портить, Дину?

— Потому что я этого хочу…

— Ты меня не знаешь, Дину, — она улыбнулась, погладив его по макушке. — Я не похожа на тебя. Я упрямая и испорченная, Тимми называл меня капризной. Ты меня возненавидишь через неделю после свадьбы.

— Думаю, об этом мне судить.

— И зачем жениться? Тимми здесь нет, как и родителей. Ты видишь, насколько нездоров дедушка.

— Но что если…? — он наклонился, чтобы положить руку к ее животу. — Что если будет ребенок?

Она пожала плечами.

— Тогда и посмотрим. А пока давай будем довольствоваться тем, что имеем.

***

Без единого слова по этому поводу вскоре после их первой встречи Дину понял, что между ним и Илонго существует какая-то связь, о которой знает Илонго, но ему самому она неведома. Это понимание постепенно крепло в результате их разговоров, взрощенное на вопросах и периодических уклончивых ремарках, на любопытстве Илонго относительно дома семьи Раха в Рангуне, на его интересе к семейным фотографиям, на том, как в его речи выражение "твой отец" постепенно потеряло местоимение.

Дину понял, что его готовят, и когда Илонго решит, что время пришло, он расскажет о том, что их связывает. Это понимание будило в Дину на удивление мало любопытства, и не просто потому, что его внимание было целиком приковано к Элисон. Но и из-за самого Илонго, было в нем нечто настолько вызывающее доверие, что Дину не торопился ему признаться в своих догадках.

Помимо Элисон, в Морнингсайде Дину чаще всего виделся в Илонго и зависел от него во многих мелочах — отправке писем, обналичивании чеков, велосипеде взаймы. Когда он решил устроить собственную темную комнату, именно Илонго помог ему найти в Пенанге подержанное оборудование.

Однажды в воскресенье Дину сопровождал Илонго в еженедельной поездке в Сангеи-Паттани вместе с Саей Джоном. Они посетили ресторан Ах Фатта, где Сая Джон как обычно передал конверт.

— Я делаю это в память о жене, — сказал он Дину. — Она была из народности хакка, по обоим родителям, и всегда говорила, что я тоже хакка, хотя никто не мог судить об этом наверняка, раз я никогда не знал родителей.

Потом Дину с Илонго отвезли Саю Джона в церковь Христа в предместьях города. Церковь выглядело ярко и приветливо, с белоснежным шпилем и украшенным полированными деревянными планками фасадом. В тени цветущего дерева собралась разодетая паства. Ирландский священник в белой рясе отвел Саю Джона в сторонку, похлопав по спине.

— Мистер Мартинс! Как поживаете?