Стена

Польский король следил за обстрелом с безопасного расстояния, с пригорка. В рассветном мареве, озаряемом огненными вспышками, проступала стена, ставшая для него роковым препятствием на пути к завоеванию Московии. Насупившись, сунув ладонь за отворот камзола, он смотрел на ненавистный город.

Русская интрига близилась к развязке. В Москве короля уже ждали — новые союзники. Союзниками его стали глупость, жадность и предательство, а пуще всего — трусость. Те, кто стоял за Сигизмундом Третьим, разъясняли ему в пространных и весьма откровенных посланиях на латыни, что русских легче брать не силой оружия. «Высокая цель по возвращению в лоно цивилизации огромных пространств, заселенных ныне схизматиками, принуждает нас полагаться на далеко не лучшие свойства слабого человеческого рода, к которым при других обстоятельствах мы выразили бы свое презрение. Finis sanctificat media»,[108] — писалось в тех посланиях. И прямо указывались контакты: Салтыков, князь Мосальский-Рубец…

Финальная часть интриги, в основе которой лежал страх разбаловавшейся боярской верхушки, что придет новый Грозный, сложилась в столь удачный для Сигизмунда пасьянс словно сама по себе.

Сначала выборный царь Василий отравил Скопина. Не сам, конечно. Царь… не возражал. Ему казалось, что как раз нынче — и есть подходящее время, чтоб избавиться от Михаила — а Шуйскому предсказали, что следующим царем после него будет Михаил, — избавиться от любимого в народе 23-летнего полководца. Скопин свое сделал — Скопин должен уйти.

Москва освобождена. Войско сильно, как никогда со времен Иоанна. У трех сговорившихся воевод пора отнять славу Спасителей Руси… В поход на освобождение Смоленска от осады после кончины Скопина Шуйский назначил своего родного брата Дмитрия. Этот воевода не выиграл ни одного сражения, единственным его «полководческим талантом» было единоутробное родство с царем. Русское войско было разбито в первом же сражении на пути к городу.

Потом скинули царя Василия. Поводом стал разгром русского войска. Те же люди в Кремле, что пели ему в уши про то, что «Мише уж предлагали царем стать, он посланцев выслушал да не казнил, а отпустил», те же, кто раскрыл Шуйскому глаза на «заговор трех», — теперь самого его постригли в монахи. И собрали тогда бояре свое правительство — о семи головах. А для пущего спокойствия — позвали в него и осторожного воеводу Шереметева.

Потом боярам навязали королевича Владислава. Мол, надо, товарищи бояре, по-хорошему призвать сына Сигизмунда на царство, а не то отец по-плохому сам придет — да отрубит вам головы. Конечно, королевич войну с Польшей враз прекратит — что ж новому московскому государю с собственным отцом-то делить? Конечно, и православие примет — куда ж без веры православной русскому царю? А без царя нельзя… Ежели же станете выбирать опять промеж собой, снова получится бунт и смута. Раньше вон варягов призывали — и ничего, обрусели, живете, Рюриковичи вы наши, здравствуете. Теперь польскую Европу на помощь зовите — заграница вам поможет.

Бояре открыли перед поляками ворота в Кремле. Придите и володейте нами… земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету! Наряд — это власть, по-старому.

Всего за несколько недель обстановка изменилась совершенно. То русским казалось, уж и смуте конец, а теперь вся сила и вся власть в столице вдруг оказалась у чужестранцев, у ляхов. И ведь будто все само собой сделалось!

Русской интриге короля Сигизмунда и его друзей-иезуитов — их молодой, но стремительно набравший силу орден, подчинялся непосредственно папе, — осталось сделать всего несколько поворотов.

Королевич венчается на царство.

Потом вступает третьей стороной в Унию Литвы и Польши или попросту отрекается от русского престола в пользу отца.

Царь-король казнит изменников-бояр… уж найдется за что. Да хотя бы за то, что захваченной в Кремле казны едва хватило, чтоб в очередной раз расплатиться с наемниками. Разворовали, сволочи.

И тогда Речь Посполитая — огромное католическое государство, союз Польши и Литвы, алчно вобравший в себя Белую и Малую Русь, православные русские украины, тогда — она вольет в себя еще одну — новую, третью колонию — Московию.

И пробьет час второго крещения Руси, перевод ее в истинную — римскую веру.

На этом пункте, правда, планы короля и папы расходились.

Понтифик в успех прозелитизма[109] на бескрайних просторах Гранд Тартарии[110] особо не верил. Впрочем, полагал он, хуже не будет. По меньшей мере эти ортодоксальные схизматики надолго выйдут из европейской игры, втянувшись во внутренние религиозные войны.

Сигизмунд же хотел славы и власти. Он зрил себя — ни больше ни меньше как величайшим христианским монархом будущего мира. Он желал затмить героев крестовых походов, осветить светом истинного учения Спасителя бескрайние дикие просторы Востока.

А заодно — не только присоединить Московию к Речи Посполитой, но и следующим шагом — вернуть себе Швецию. И тогда — наступит время Третьей Империи!

Это был последний пункт в русской интриге польского короля.

И только проклятый Смоленск… Кулеврины дали десятый залп.