Стенание

После краткой приветственной речи мэр Лондона выставил перед адмиралом большие серебряные фляги пряного вина, а также марципаны и вафли, чтобы освежиться после поездки. От долгого стояния у меня ломило спину, и я при первой же возможности ускользнул домой, отчаянно желая провести остаток дня в тишине и одиночестве. Придя на Канцлер-лейн, я еще с порога услышал, как Джозефина весело болтает на кухне с Агнессой о свадьбе, назначенной на январь.

«Бедная Агнесса, – подумал я, – она ничего не знает о том, что натворил ее муж. Скоро она вместе с ним покинет мой дом».

Из столовой вышел Мартин с письмом в руке – его манеры были, как всегда, почтительны.

– Пришло, пока вас не было, сэр.

– Спасибо.

Я узнал почерк Хью Кертиса.

Броккет тихо проговорил:

– Сэр, нет ли каких-либо новостей относительно… того дела? Не прикажете ли мне пойти в тот дом?

Хотя лицо управляющего при этом оставалось бесстрастным, я увидел признаки напряжения в его губах и глазах и холодно ответил:

– Нет, Мартин. Я сообщу вам, как только получу соответствующие указания.

– А это случится скоро?..

– Надеюсь. Но точно не знаю. Сообщу вам, как только получу соответствующие указания, – повторил я и добавил: – Вы сами все это устроили.

У себя в комнате я развернул письмо от Хью:

Здесь и в других местах Фландрии арестовали многих реформаторов, и, похоже, грядут заключения в тюрьму и сожжения. Некоторые англичане и другие иностранцы переехали в Германию.

«Очевидно, император Карл решил изменить свою политику, – подумал я. – Интересно, не уехал ли в том числе и Джон Бойл, припрятав в багаже книгу Энн Аскью? Вероятно, уехал. Он, наверное, привык быстро переезжать с места на место с тех пор, как бежал из Англии после падения своего покровителя Кромвеля. Что ж, это на некоторое время отложит публикацию „Испытаний“».

Дальше Хью писал:

Среди английского купечества многие всерьез обеспокоены происходящим, и, боюсь, атмосфера в городе ухудшилась. Так что я подумываю, не переехать ли и мне тоже в Германию.

Я вздохнул: мне казалось, что мой подопечный нашел сущий рай, где можно жить в безопасности, но выяснилось, что это отнюдь не так. Я вспомнил, как впервые скрестил клинки с Дириком по поводу опекунства над Хью, а затем мои мысли плавно переключились на Изабель. Что будет с этой женщиной теперь, когда на нее навалились вся тяжесть ее собственного преступления и смерть Эдварда? Я вспомнил, как она неистово, безумно кромсала картину, за которую прежде так одержимо боролась, и, повинуясь порыву, сел за стол, взял перо, придвинул чернильницу и написал записку Гаю:

Я не видел тебя с тех пор, как навестил того несчастного в больнице Святого Варфоломея, но постоянно думал о тебе. Миссис Изабель Слэннинг, моя бывшая клиентка, чьи интересы я представлял по одному делу – печальная семейная распря, – сейчас испытывает страшные душевные страдания. Эта женщина придерживается старой веры, и я попросил ее теперешнего адвоката привести к миссис Слэннинг священника, но меня очень беспокоит ее состояние. Не мог бы ты навестить эту даму, если, конечно, найдешь время? Думаю, ты в состоянии ее утешить.

Я добавил также адрес Изабель, подписался «Твой любящий друг Мэтью», посыпал письмо песком и запечатал его. Вот, подумал я, теперь Гай увидит, что я вовсе не против того, что он придерживается старых верований. Мало того, не исключено, что он и впрямь сможет сделать что-нибудь для миссис Слэннинг, хотя в глубине души я боялся, что она уже повредилась умом.

На следующее утро я снова принарядился и пошел к конюшне. Сегодня д’Аннебо принимали в Хэмптон-Корте. Приветственная церемония с участием малолетнего принца Эдуарда, который впервые присутствовал на публичных торжествах, должна была состояться в трех милях от дворца, у реки. Из Сити мне предстояло добираться туда верхом, но я утешался тем, что во время самого события останусь в седле. Накануне я наконец-то побрился, и мои щеки были гладкими: теперь Блоуэр уже ничего больше не скажет про щетину.