Стенание

Я решил предупредить Филиппа Коулсвина о том, что затеяла миссис Слэннинг, но подумал, что лучше сделать это завтра, после обсуждения ее жалобы с казначеем Роулендом, и пошел домой. Воскресный день уже клонился к вечеру, а у меня еще оставалось два дела.

Сначала я зашел в свой кабинет и написал письмо Хью. Я сообщил ему последние новости и рассказал, что буду участвовать в грядущих торжествах в честь приезда адмирала д’Аннебо, а потом предупредил, что Джон Бойл — опасный человек, которого следует избегать, и посоветовал Кертису больше не писать мне о нем. Не хватало еще, подумалось мне, вовлечь в эту историю также и Хью. Запечатав послание, я положил его в сумку, чтобы отправить завтра из Линкольнс-Инн.

Затем я спустился вниз. В доме стояла тишина. Джозефина отпросилась у меня погулять со своим молодым человеком, и я охотно отпустил ее. Никого не было и на кухне: там на столе лишь горела сальная свеча, чтобы потом легче было развести огонь для приготовления пищи. Я зашел в конюшню, где Тимоти энергично убирался в стойлах. У дверей уже лежала куча старой соломы и конского навоза.

— Дай вам Бог доброго дня, хозяин, — сказал он.

— И тебе тоже, Тимоти, — кивнул я в ответ. — Не забудь оставить навоз для огорода миссис Броккет.

— Да, сэр. Она дала мне за работу фартинг.

— Ну что, ты не надумал пойти в подмастерья? Я мог бы поговорить с конюшим в Линкольнс-Инн и узнать, к какому кузнецу тебя лучше пристроить.

По лицу подростка пробежала тень.

— Я бы предпочел остаться здесь.

— Не отказывайся сразу, подумай хорошенько. Договорились?

— Да, сэр, — ответил Тимоти без особого энтузиазма и опустил голову.

Я вздохнул:

— Ты не знаешь, где мастер Броккет и Агнесса?

— Они пошли прогуляться. Миссис Броккет попросила меня присмотреть за свечкой на кухне и зажечь другую, если эта станет догорать.

— Хорошо.

Значит, дома никого. В том, что я собирался совершить, не было ничего противозаконного, и все же я не хотел, чтобы меня увидели за подобным занятием.

— Утром им принесли письмо, приходил почтальон, — добавил Тимоти. — Я как раз был с ними на кухне. Не знаю, от кого письмо, но они оба встревожились. Выгнали меня с кухни, а чуть погодя сказали, что пойдут прогуляться. Мастер Броккет был мрачен, а его бедная жена, похоже, плакала.

Я нахмурился, гадая, в чем тут может быть дело, а потом произнес:

— Тимоти, у меня есть одна важная работа. Ты не мог бы сделать так, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил? Если кто-то придет, скажи, что меня нет.

— Хорошо, сэр.

— Спасибо.

Я поднялся наверх, отпер сундук у себя в спальне и с тяжелым сердцем посмотрел на книги, что лежали внутри. Некоторые из них были включены в новый список запрещенной литературы и должны были быть переданы городским властям в ратуше до девятого августа. После этой даты обладание любым из перечисленных изданий влекло за собой суровое наказание. С тяжелым сердцем я взял свой экземпляр Нового Завета в переводе Тиндейла и со старыми, еще двадцатилетней давности, комментариями Лютера. Книги, что вошли в список, были моими друзьями в былые дни, когда я был сторонником Реформации, — одну из них мне подарил сам Томас Кромвель. Но, учитывая мою нынешнюю службу королеве, не говоря уже о ссоре с Изабель Слэннинг, я решил, что будет гораздо лучше тайно сжечь эти фолианты, нежели официально сдать их, чтобы мое имя не попало в какой-нибудь черный список любителей подобной литературы.

Я отнес книги вниз, запалил новую свечу от той, что горела на кухне, и пошел в огород, за которым тщательно ухаживала Агнесса. Там имелась большая железная жаровня, где сжигали сорняки и прочий мусор. Она была наполовину заполнена побуревшей, высохшей на недавнем солнце травой и ветками. Я взял сухую веточку, зажег ее от свечки и бросил на жаровню. Быстро вспыхнуло и затрещало пламя. Со вздохом взяв первую книгу, я стал вырывать из нее листы, которые когда-то так внимательно читал, и бросать их в огонь, глядя, как черные готические буквы чернеют и сворачиваются. Мне вспомнилась Энн Аскью, ее потрескавшаяся от огня кожа, и я содрогнулся.

На следующее утро, в понедельник, я пришел в контору рано: я порядком запустил текущие дела, и мне нужно было кое-что наверстать. Когда явился Барак, я рассказал ему о своем разговоре с Николасом и о встрече со Стайсом. Пояснив, что пока нам не надо ничего делать — только ждать известий от Сесила, — я спросил:

— Как там Тамазин?

— Только и делает, что говорит о завтрашнем дне рождения. Пригласила всех соседей. Ох уж эти женщины. — Джек пристально посмотрел на меня. — Думаю, она забыла о своих подозрениях насчет меня. Надеюсь, жена и впредь ничего не заподозрит, а? — Он поднял руку, и я увидел, что повязки на ней нет и швы сняты. — Я готов к действиям.

Позже в это же утро я пересек залитый солнцем Гейтхаус-Корт и зашел к казначею Роуленду. Старик, как всегда, сидел за столом; ставни на его окне были прикрыты. Он поздоровался со мной, коротко кивнув:

— В субботу я ждал вас на похоронах Билкнэпа. Надеялся, вдруг все-таки придете.

— На самом деле я просто забыл, — признался я.