Стэнли Кубрик. Американский режиссер

В «Цельнометаллической оболочке» у Кубрика в основе евангелия морпехов лежит совершенно безумная теология. Хартман в своей «Рождественской проповеди» представляет серьезную пародию на религиозную веру: «У Бога встает при одном упоминании морской пехоты, потому что мы убиваем все, что видим! Он играет в свои игры, а мы играем в свои! Чтобы показать, как мы уважаем столь великое могущество, мы пачками поставляем на небеса свежие души». Морской пехотинец и те, кого он убивает, – расходный материал, как жертвы атомного холокоста в «Докторе Стрейнджлаве», но корпус морской пехоты – это вечная реальность. Вот как об этом говорит Хартман: «Морские пехотинцы умирают. Это и есть наше предназначение. Но корпус морской пехоты живет вечно, а это значит, что вы живете вечно».

Часть фильма, посвященную строевой подготовке, Кубрик заканчивает потрясающей сценой. Посреди ночи Шутник находит Кучу, теперь уже совершенно психически больного, посреди так называемого гальюна – туалета новобранцев. «Гальюн» – единственная сюрреалистическая декорация в «Цельнометаллической оболочке», сравнимая с красным туалетом в «Сиянии», где Джек разговаривает с Грэйди, прежним смотрителем отеля «Оверлук». Рядовой Куча теперь патологически одержим своей винтовкой. Как и в случае с Норманом Бейтсом или Джеком Торрансом, именно такая личностная характеристика, как дотошность и аккуратизм, в итоге выливается в стремление к безумному разрушению. Сойти с ума у Кубрика всегда означает потерять контроль над собой и одновременно быть контролируемым и помешанным на контроле. Это «серьезная неисправность», как выражается Хартман.

Накануне съемок сцены в туалете Кубрик сказал Д’Онофрио: «Нужно, чтобы вышло мощно – как у Лона Чейни»[269]. Так совпало, что Д’Онофрио за несколько дней до съемок посмотрел немой фильм с Чейни, и именно ему он подражает, когда со злобной ухмылкой смотрит на Шутника и Хартмана. Кубрик хотел получить от Д’Онофрио гротеск в стиле Стрейнджлава, и он его получил.

Эрми вспоминал: «Представляете, на подготовку освещения этого туалета ушла неделя»[270]. «Гальюн» озаряет синий сюрреалистический свет; он не похож ни на один туалет, ни в Пэррис-Айленд, ни где-либо еще на Земле. Мы входим в пространство снов, ступаем на территорию кубриковской «нейтральной зоны». Куча смотрит на нас сверху вниз, как Алекс в начале «Заводного апельсина», но, если Алекс со своей зловещей и порочной ухмылкой завораживает, Куча со своим лицом идиота над безвольно сгорбленным бесформенным телом выглядит просто угрожающе.

«Что вы делаете в моем гальюне?!» – кричит Хартман, заслышав шум в туалете. Своим присутствием в «его» гальюне Шутник и Куча словно оскверняют идеальную преданность Хартмана морской пехоте[271]. Оба рядовых, как обычно, одеты в белые футболки и трусы. Куча держит в руках заряженную винтовку. «Что это за дерьмо Микки-Мауса?!» – орет Хартман; он остается воплощением твердого как сталь суперэго до последнего мига, когда его сердце разрывает на части пуля, выпущенная его «трудным ребенком», рядовым Кучей. Шутник боится, что он будет следующим, однако вместо этого Куча, безвольно сидящий на унитазе, направляет винтовку в собственный открытый рот. Он нажимает на курок, и его мозги разлетаются по стене. Вот теперь мы готовы к Вьетнаму.

«Цельнометаллическая оболочка» имеет четкую, похожую на сонату структуру: двадцатиминутная сцена в конце с участием вьетнамской девушки-снайпера в этой схеме соотносится с двадцатиминутным эпизодом начальной военной подготовки в первой части фильма.

Уточним, что фильм можно разделить на следующие части:

1. Двадцать минут – начальная военная подготовка в Пэррис-Айленде, из них две минуты занимает сцена в туалете;

2. Сорок пять минут – Шутник и другие морские пехотинцы во Вьетнаме, все события до встречи со снайпером;

3. Двадцать минут – сцена со снайпером;

4. Две минуты – кода, в которой морские пехотинцы поют песню «Клуба Микки Мауса», а за кадром мы слышим голос Шутника.

* * *

Во вьетнамской части «Цельнометаллической оболочки» не всегда легко разглядеть какую-либо структуру – она кажется непоследовательной и бессвязной. Это сделано намеренно. Начальная строевая подготовка – это тесная смирительная рубашка, жестко регламентированное коллективное безумие. А война – это дикость, полное отсутствие контроля. После смерти Хартмана и Кучи, которые в оставшейся части фильма больше не упоминаются, безумие из внезапной и шокирующей вспышки, как в эпизоде в Пэррис-Айленде, превращается в нечто повседневное и привычное. Все рушится, и единственное, что остается – это хаос, внутри и снаружи. (Шутка писателя Фила Клэя: «“Сколько нужно ветеранов Вьетнамской войны, чтобы вкрутить лампочку?” – “Откуда тебе-то знать, ты не был на войне”».)