Степени (СИ)

- Выстрелив в меня? – изобразив глубочайшее изумление, мистер Петрелли развёл руками и вздохнул с ироничным сожалением, – мы же все здесь знаем, что у тебя не хватит на это духу.

Они словно одновременно находились в нескольких точках этой истории. Во многих точках, в неисчислимом множестве точек – и могли только прожить их, но изменить уже не могли.

Ни растерянный убийца, ни самоуверенная жертва.

Гаитянин дышал всё тяжелее.

- Питер… он слишком силён… я не смогу долго его удерживать… – возможность хоть как-то изменить намеченный план истончалась с каждой секундой.

Отец улыбался всё откровеннее.

Пистолет в руке Питера дрогнул, вынуждая перехватить его обеими руками; в горле пересохло, сознание начинало захлёбываться на хлынувших на него нескончаемых картинках. Самодовольное лицо отца – целиком, и фрагментарно: искривлённый уголок поджатого рта; едкий прищур, собирающий у внешнего края глаза пучок морщин; кустистая бровь, чуть вскинутая в спокойном ожидании. Ни единого признака страха и ни малейшей надежды на осознание того, во что он собирается превратить мир. Правитель, собирающийся стать не просто императором, но богом.

Бог мёртвой планеты – эпохальное звание.

Гениальный безумец, давно растерявший свою гениальность.

Он говорил что-то ещё.

Что-то насчёт другого выхода – будто это не его пришли убивать, будто единственный, кто здесь нуждался в спасении, был Питер. Что-то о возврате способностей и возможности начать всё сначала, возможности присоединиться к тому новому миру, что грядёт.

Позади хрипел на каждом выдохе гаитянин, несколько раз прерывая мерный уговаривающий речитатив разговорившегося «императора» отчаянными «Питер!» и «Стреляй!», время окончательно потеряло всякие признаки темпа, маслянисто растекаясь между оттягиванием момента выстрела и всё более острой боязнью не успеть хоть как-нибудь остановить отца.

И когда пляшущие перед глазами картинки окончательно превратились в беспорядочное мельтешение, а где-то за спиной послышался звук оседающего без сознания гаитянина, Питер почувствовал, как чужая посторонняя сила выдернула из его ватных рук пистолет, а уверенность на лице отца сменилась откровенным ликованием.

- Здравствуй, Питер, – вкрадчиво раздалось над его ухом, вырисовывая в воображаемом комиксе про супергероев и гибель мира нового персонажа, – надеюсь, я не опоздал?

* *

Это была довольно отчаянная попытка вырваться за пределы предначертанного сюжета.

Питер умолял Сайлара отнять у отца силу, как не умолял никого и никогда.

Ведь это казалось таким простым, таким действительно подходящим выходом – скопировать у отца дар по лишению способностей и, не лишая жизни и не рискуя миром, направить против него самого.

Только Питер, наверное, мог упрашивать общепризнанного убийцу и злодея так естественно и бесстрашно, видя за мифической тенью маньяка – человека, похожего на него самого гораздо больше, чем кто-нибудь мог бы подумать.

Он был уверен, что Сайлар – на его стороне.

Ничуть не сбавивший градуса самодовольства отец был уверен в обратном.

Сам же объект всеобщих надежд стоял третьим углом треугольника, поглядывая то на одного, то на другого с видом человека, попавшего на громкую, но довольно милую семейную ссору.

Ещё недавно он насладился бы этим представлением сполна, вытянув и из своего очеловеченного героя, и из своего несостоявшегося босса максимум душевных соков, нерв за нервом заставляя обнажаться лично для него.

Сейчас же он просто торопился.

Его ждал новый поворот, и только возможность поставить за спиной ещё одну хорошую жирную точку заставила его ненадолго вернуться назад.

- Я не могу так поступить со своим отцом, – с самым невинным видом, как будто извиняясь перед Питером, сказал Сайлар и посмотрел на другого, куда более спокойного участника их маленького геометрического междусобойчика, – ведь ты и правда мой отец?

- Конечно! – подтвердил мистер Петрелли. Не споткнувшись ни на секунду. Не дёрнув ни глазом, ни бровью, ни чем-то ещё. Никак не проиллюстрировав ту незаметную, холодную и очень противную (интересно, к этому можно будет когда-нибудь привыкнуть?) судорожную волну, прокатившуюся при его словах по телу Сайлара.

Но несмотря на всю неприятность физического отклика, тот никогда ещё не испытывал такого сладко-острого, мучительного удовлетворения от сказанной вслух – в лицо, в глаза – лжи. И даже сожаление о том, что эта способность появилась у него только сейчас, не испортила Сайлару этот маленький острый «десерт».

- Нет… не правда, – доверительно улыбнулся он мистеру Петрелли, и пояснил во избежание ненужных возражений, – я научился различать ложь.

И как бы ни был искушён Артур, и как бы ни был растерян Питер, но именно последний первым понял то, что всё, по сути, уже закончилось. И что оставалась только одна небольшая деталь и, в отличие от него, Сайлар не испытывал мандража первого переступания через психологический порог. И пистолет был именно у него – и не было ничего, что помешало бы ему им воспользоваться.