Степени (СИ)

Питер умел принимать любые правила, удобные для Нейтана, но только до тех пор, пока они не противоречили его картине истины. Он мог убегать от очевидного, но только пока не утыкался в какую-то только ему ведомую стенку. Он мог пренебрегать очевидным и шагать в пропасть, и, вопреки ожиданиям оставшихся на «берегу», идти дальше по пустоте так, словно ступал по гранитной дорожке.

У Пита совершенно другие руки. Меньше и аккуратнее.

И кожа. Тоньше и светлее.

Долго казалось, что он просто всё никак не повзрослеет, и что вот ещё год или два, и кожа загрубеет, фигура закряжится, кости станут тяжелее, суставы – заметнее, шея – крепче, плечи, грудь и подбородок – шире.

Но этого так и не произошло.

Питер вообще из тех, кто мало меняется с возрастом. Больше всего он изменился не в три, не в семь, и не в шестнадцать, а когда вернулся из Ирландии. Короткие волосы, проступившие мышцы, поджатые губы и складка на переносице. Это было больно видеть – зная, что ничего из этого не появилось просто так. Это сделало его более земным. Отодвинуло их друг от друга и заставило посмотреть с расстояния. Это ослепило новой гранью их близости, и Нейтан до сих пор не знал, это открыло им глаза на давно назревавшее, или именно в этот момент втиснуло между ними что-то новое.

Он не был идиотом, и понимал, что, поведи он себя по-другому в последние дни – и сейчас не торчал бы посреди туч, а умирал от вины и наслаждения в одной постели с Питом. И Пайнхёрст была бы уничтожена. И формула тоже. И потом Питер легко и без кошмарных терзаний сопел бы на изгибе его плеча, и не умел бы летать. И исцеляться.

Нет, он почти не сомневался, что Питер не принял ещё небратскую сторону их любви. Тот не сделал ещё один из своих удивительных шагов в пропасть. Но он стоял наготове, он не смотрел на Нейтана, но сжимал его руку и ждал. Терпеливо ждал, когда его старший брат – добровольно и весьма важно всегда несущий ответственность за себя и за него – прозреет и поймёт, что идти-то больше и некуда.

Некуда.

Скажи… Пит… Некуда?

Начисто забывшись, Нейтан кружился в небесной утробе и в хаосе мыслей о брате – всё менее связанных, всё более рваных.

Вспоминая, как их крутило между бетонными стенами на уровне неведомо какого этажа. Вспоминая круглые глаза Питера и его восторг, несмотря на десятки метров под ногами и соскальзывающие пальцы.

Выпускной. Остатки поцелуя на прикусываемых губах – и ладони, закрывающие пылающее лицо. Смущение – и упрямая дерзость в противовес. Подростковый аттракцион эмоций, где обязательно нужно взлететь на самый верх, войти в самый крутой вираж, заглянуть за самый пугающий поворот.

Шестилетний идеалист. Демонстрационная версия. Облачённый в костюм специально по случаю очередного пафосного приёма. Переполох на фоне лёгкой музыки и негромких переговоров на дорожках сада. Грязь на белых манжетах, исцарапанные руки и перепуганный вопящий найдёныш на них. Даже не щенок. Ещё хуже. Мяукающий потрёпанный лишенец. И всё тот же восторг под разлетающимися ресницами – до разъяснения с отцом – тот терпеть не мог ни грязь, ни кошек, ни детской непосредственности. И потемневшие веки и упрямо сжатые губы – после. И космических масштабов любовь и благодарность – после звонка Нейтана одной знакомой, не устойчивой ни перед «милыми малышами», ни перед ударными дозами целенаправленного обаяния капитана команды.

Всегда и всё космических масштабов, любое чувство, каждая мечта, без размена на что-то более реальное.

Так раздражающе.

Так – чаще втайне – восхищающе.

Услышать «плач» – и полезть в кусты за оградой. Увидеть сон – и шагнуть с крыши. Увидеть картину – и отправиться в Техас спасать безвестную школьницу. Услышать мысли – и ринуться спасать в одиночку мир. Принять решение – и дёрнуться в будущее за жаждой.

С зашкаливающим пульсом и распахнутыми глазами.

С чужой кровью на щеке или с собственной – на затылке.

Подставляться вместо брата под пули, взрываться вместо безумца над Нью-Йорком, умирать и оживать.

Он должен продолжать всё это делать и дальше, он должен видеть сны и читать мысли, быть невидимым и двигать предметы, летать и оживать.

Летать.

И оживать.

И исцеляться.

До гладкой кожи и отсутствия любых телесных напоминаний.

Хотя после заживших ран у него всегда оставалась кровь…

Сгустившаяся липкость на волосах на месте вытащенного осколка. Высохшие потёки после падения с несовместимой с жизнью высоты. Капли. Смазанные следы. Подпёкшиеся корочки. Кровь, даже после регенерации. Кровь, как остаточное напоминание – на полностью исцелённой коже: тёплом затылке, гладкой щеке, заживших костяшках.

Кровь…

Нейтан поморщился, ещё сильнее перехватывая себя руками.

Что-то было не так.

С кровью, воспоминаниями и забытьём.

Что-то вносило диссонирующую ноту во все последовательно осуществлённые планы, во все ровно вышагиваемые воспоминания. Выбивало из тягучего кружения, заставляя вернуться в реальность, почувствовать мокрую, тяжёлую одежду и захрипеть от недостатка кислорода, насильственно раздирая лёгкие.

Очнуться…