Стерегущие золото грифы

– Я начну хоть сейчас. Я так полагаю, тебе не простая вещь нужна, не как у других, – сказала она, так пристально глядя в глаза Ак, что той пришлось опустить голову.

– Сделай как посчитаешь нужным, – ответила она.

– Да, – согласилась мастерица. – Я уже знаю, каким он будет. Косы же обрезай на полную луну. Как раз дня через три будет такая. Сделай это сама, раз нет мужчины. Волосы вымой в лунном луче, что будет плавать ночью на воде. Никому не разрешай к ним прикасаться. Поняла?

Ак кивнула, дрожа от непонятного стыда. Был, был мужчина, достойный это сделать, но он скорее дал бы отрубить собственную руку.

– Присядь, – уже мягче сказала мастерица. – Нынче же и начну, но ты мне поначалу будешь нужна. Парик должен хорошо сидеть, ты же понимаешь. Так что основу сделаем без промедления.

У нее было готово все, что нужно для работы. Руки с толстыми пальцами работали ловко и споро. Мастерица ниткой обмерила голову Ак и быстро выкроила из куска темного войлока то, что должно было стать круглой шапочкой.

– На-ка, девонька, иголку да сшей все вместе. – Мастерица протянула Ак выкроенные куски. – На макушке только дырочку оставь, не забудь.

Та с облегчением взялась за работу – это помогало отвлечься. Мастерица в это время занялась приготовлением вязкой массы. Она поставила на огонь каменную чашку с бараньим жиром, который топился, источая резкий запах овечьей шерсти. Мастерица крупно растолкла в ступке зерна и травы и поставила на огонь в закрытом сосуде. Теперь к неприятному духу жира примешался запах гари.

Ак закончила с шапочкой, и мастерица немедленно отняла у нее готовую вещь. Порывшись в мешках, извлекла из одного толстую косу черного конского волоса. Распустив ее, расправила, расчесала с травяным маслом и умело обтянула ими шапочку.

Огонь уже завершил свое дело, и мастерица соединила содержимое обеих чаш, размешивая, пока черная кашица не стала однородной. Всыпав немного глины и помешав еще, она надела шапочку на деревянную круглую голову на подставке и, погружая пальцы в еще не остывшую массу, покрыла ею всю поверхность, затянутую конским волосом.

– Мы – только трава на земле, – говорила она при этом. – И, как от нее, от нас ничего не останется. Помни это, когда будешь носить этот головной убор. И зверь в нем, и растение, и огонь. Ну вот, теперь пусть остывает и засыхает. Со своими косами приходи, девонька. После полной луны приходи. А сынок мой из дерева сделает что надо.

Только теперь Кадын заметила в темноте у дальней стены аила почти неподвижного мальчика. На вид ему было не больше двенадцати зим. Что же это стало с ней, что она не углядела третьего человека, да еще и того, кто так внимательно ее рассматривает?

– Что ты хочешь? – спросил сын мастерицы. – Каких зверей? Какой узор?

– Я не знаю, – хрипло сказала Ак и задохнулась, словно не хватило воздуха. – Я пойду. Спасибо.

Несколько дней она была молчалива. Шаманка не трогала ее, зная, что утешить не сможет. А в ночь полнолуния Ак распустила по плечам волосы, взяла острый нож и вышла из аила.

Неподалеку от места, где укокские всадники расположились на время ярмарки, текла неглубокая речушка. Лунный луч на ней пенился и рвался, когда вода перескакивала через устилавшие дно камни. Закусив губу, не обращая внимания на холодную воду, Кадын тщательно вымыла длинные волосы. Несколько волосинок выпало и уплыло вниз по течению, чтобы побывать в тех местах, которые никогда не увидит их хозяйка.

Кадын терпеливо ждала на берегу, пока ветер высушит мокрые пряди. Она обняла колени руками, подняла лицо к небу и считала звезды, пытаясь припомнить, где та, которую знала она лучше всех. Ан наверняка может сказать. Ан показал бы. Но теперь Кадын оборвет последнюю связь с прошлым и закрепит союз с будущим.

Она заплела две косы по бокам, третью, потолще, сзади и четвертую – на макушке. Ахнула, услышав звук, с которым лезвие ножа рассекло волосы. Три косы лежали у нее на юбке. Голова стала невесомой, будто воздушной. Груз тяжелых мыслей остался на отрезанных волосах. Придут новые мысли, тяжелее прежних, но пока что Ан стало легче.

– Милая, – прошептала Старая Шаманка, увидев ее на пороге.

Неровно остриженная голова, последняя коса на макушке и три крепко стиснутых в руке. Извиняющаяся улыбка на сжатых губах и темный взгляд. Кадын встала на колени перед Шаманкой, выронив косы, и обняла ее ноги.

– Помоги закончить, мне неудобно самой. Боюсь порезаться.

Острым ножом Шаманка сбрила остатки торчащих в разные стороны волос, а Кадын все улыбалась, и ей казалось, что улыбка эта – пугающая, потусторонняя.

На следующий день, покрыв голову куском ткани, она вернулась к мастерице и отдала косы ее сыну, который тут же по размеру из заготовок стал вырезать накосники, высунув язык от усердия. Основа парика уже застыла. Мастерица объяснила, что покрыла ее сверху мукой, сажей и обтянула слоем конского волоса.

– Много весит, наверное, – вымолвила Кадын.

Мастерица ничего не ответила. Кадын спросила у мальчишки, можно ли посидеть рядом с ним – поглядеть, как он работает. Тот кивнул.