Стерегущие золото грифы

Пальцы его были сплошь покрыты шрамами и свежими порезами. Работал он быстро и, на первый взгляд, небрежно, но вещицы из-под резца выходили волшебные. К вечеру того же дня он закончил три накосника с изображенными на них головками сайги, а еще небольшого оленя на шаре, который украсит затем бронзовую шпильку-фибулу. Для второго оленя – крупнее размером – мальчишка успел вырезать лишь заготовку. Этот олень ляжет у самого основания прически.

– Иди-ка ты, госпожа, домой, – сказала мастерица, когда начало темнеть. – И не приходи, пока не позову. Нечего над душой стоять. Сынок у меня стеснительный – вон весь вспотел от твоих пристальных взглядов.

Мальчишка покраснел, закусил губу и еще усерднее заработал резцом.

– Но я же спросила разрешения… – начала было Кадын.

– Тебе откажешь, – вздохнула мастерица. – Иди, девонька, иди.

Мальчишка прибежал к ней через несколько дней – сказать, что все готово. Он что-то прятал за спиной.

– Что у тебя там? – улыбнулась Ак.

Она прекрасно представляла, какие сокровища и тайны могут быть у мальчишек: камни, обрывки веревок да лягушки. Но то, что робко протянул ей молчаливый умелец, заставило ее забыть на мгновение здешний язык. На раскрытых ладонях его оказалась гривна, подобных которой она еще не видела. На деревянном обруче возлежали восемь царственных крылатых барсов с загнутыми на спину хвостами. И хищные они были, и опасные, и величественные. Каждый мускул, каждое ребро на теле выделила умелая рука.

– Но… я не просила, – пробормотала Ак.

– Ничего не надо платить. – Мальчишка замотал головой. – Тебе подарок, Кадын. Ты великая женщина, не такая, как остальные. Я очень счастлив, что ты именно к нам пришла. Бери, носи ее всегда. Пожалуйста. Мне будет приятно. Я никогда так быстро и красиво не делал, как для тебя. И уже не смогу. Бери.

– Спасибо, – только и вымолвила Кадын.

– Фольгой это все покрыть обязательно надо. Красиво будет и долго прослужит.

– Я знаю, спасибо. – Кадын поцеловала мальчика в макушку. «Да, нужно, чтобы прослужило долго, ты не представляешь, как долго».

Мальчик привел ее в аил мастерицы, где Кадын ждал полностью готовый парик.

– Садись, я помогу надеть, – велела мастерица.

Она обернула кусочком красного войлока последнюю оставшуюся у Кадын прядь волос и туго обмотала шерстяной веревочкой. Поверх этого сооружения мастерица надела сам парик, в котором специально осталось отверстие на макушке. Теперь на нем было еще одно украшение: высоченный войлочный лепесток, обтянутый черной тканью и держащийся на деревянной палочке-каркасе. По этому лепестку порхали пятнадцать деревянных птичек. Лапки, клювик и хвостик у каждой из них были кожаные, как и рога венчавшего шпильку оленя. Тот олень, что побольше, улегся спереди, сияя золотой фольгой. Все, что вырезал маленький мастер, теперь покрывало золото. Все, кроме барсов, замкнувших круг на шее Кадын. Она пожалела, что надела гривну сразу. Мальчик явно потратил время и дерево, не спросившись у матери. За позолоту ему, само собой, заплатить было нечем. Не накажет ли его мать, заметив украшение? Уж она узнает руку сына. И при Кадын его отчитывать не станет. Надо будет заплатить ей, но так, чтобы мальчик не догадался.

Тем временем мастерица закрепила накосники: два симметрично у висков, один – на затылке, отошла на шаг и удовлетворенно кивнула. Кадын достала из висящей на поясе сумки бронзовое зеркало в деревянной оправе и оглядела себя. Отражалась на отполированной поверхности не она – чужая женщина. И годами старше, и мудрее. Разве что глаза все те же грустные.

– Зачем так много птичек? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.

– Потому что необычная женщина ты, Кадын. – Мастерица низко поклонилась.

Эти птички, восседавшие на древе жизни, у замужней женщины означали бы еще не рожденных детей. С каждым ребенком она снимала бы одну птичку с ткани. Но зачем они Кадын? Той, у которой никогда не будет даже одного ребенка. Сердце болезненно сжалось, а перед мысленным взором встал образ Ан-Кея – единственного, кто заставлял ее не принимать судьбу со смирением и благодарностью, а тяготиться ею.

Кадын встала, чувствуя, как больно тянет кожу на темени новый головной убор. Тяжелый, как она и предполагала. Чтобы попасть наружу, пришлось низко наклониться. Да, совсем другая женщина вышла из аила. Не та, что покинула Укок весной. Не та, что подарила любимому первый и последний поцелуй.

Богато украшенный парик придавал Кадын величественный вид, но оказался крайне неудобным. На темени, принимавшем на себя всю тяжесть, появился непреходящий отек, и кожа всегда нестерпимо болела. Кадын переносила неудобства с завидным спокойствием, но опустила глаза и поджала губы, когда поймала взгляд Ана, пристально рассматривавшего ее. Заметив смущение Кадын, Ан отвернулся, ничего не сказав. Она будто телом почувствовала его разочарование – как опустила руку в котел с кипящей водой. «Не отрезай свои косы, Ак». Это ли был последний рубеж, окончательно отгородивший ее от возлюбленного, или предстояло что-то еще?