Стежки, дороги, простор

Был июнь в самом солнечном цветении. В дороге мы — три писателя, тогда еще молодые, наша чудесная хозяйка и шофер — перекусывали в буйной траве под березками, вкусно и весело. Потом в деревне, приехав рановато, ждали, чтобы свечерело.

Купалиха куда-то пошла, шофер придремнул в укромном месте, а мы устроились втроем на крыльце клуба в тени. То ли разговаривая о чем-то близком, то ли просто так, в приятном молчании,— помнится только хорошее тихое настроение.

Да вот откуда-то появился, будто с неба упал, уполномоченный. С красным околышем, сам рыжий и красноватый от «мухи».

— Чья машина? — спросил он грозно.

Двое нас было, можно сказать, могучих — один сидел на приступке, а другой возвышался почти до самого нижнего края крыши. Третий товарищ был маленький, тщедушный, однако ж с таинственным, сурово сосредоточенным выражением лица.

— Мне нужна машина! Это чья?

— Наша,— сказал я.

— Вы что — по выборам?

Как раз избирались судьи и заседатели.

— Нет.

— По государственному займу?

Был пятьдесят четвертый год.

— Тоже нет.

— Кто же вы тогда? Чья машина, я спрашиваю?

Совсем спокойно, как этот вечер деревенский, я разъяснил:

— Это машина вдовы Янки Купалы.

— Ну хорошо, она — вдова, а вы кто? — наступал капитан.

Тогда я, словно бы по наитию, шепнул ему — с надлежащей таинственностью, на полгу бы:

— Мы — ли-ич-на-я ох-ра-на.

Уполномоченный мгновенно рванулся по стойке «смирно», козырнул и гаркнул:

— Здр-равья желаю!

Мы приняли его уважение молча, с надлежащим спокойствием и достоинством.

Уполномоченный стушевался, насколько мне помнится, быстро, даже сразу.

Позже, в сумерки, в душном, переполненном клубе был литературный вечер. Мы выступали охотно, нас хорошо слушали, особенно, как и следовало, Купалиху. Потом, в школе, учителя угощали нас шумным ужином. Выйдя из-за стола, мы все вернулись в клуб на танцы.

Ох, как неутомимо танцуют наши девчата! Выбегут к колодцу, напьются из ведра холодненькой, попоют или похохочут на звезды, пообсохнут малость от ночной свежести — и снова пошли, полька или краковяк — завод на целых полчаса!..

Мы, как бояре, сидели на лавке, грустновато чувствуя, что уже не для нас такая неутомимость. Тетя Владя то любовалась танцами, то снова стыдила нас:

— Сидите, увальни!..

И тут, как с ясного неба, вновь появился уполномоченный. Румянец его был уже более густой.

Он подошел к уважаемой гостье, галантно козырнул, наклонился и гаркнул:

— Фокстротик не желаете?

Гаркнул культурно, чтоб только музыку перекричать.

Вижу и сегодня, как она добродушно смеется — полнолицая, в своем неизменном черном берете. Смеется молодо. Рукой, по праву старости, отмахнулась: да что ты, человече,— не совсем здоров?..

Танец сменялся танцем. Перерывы шумели смехом да песнями.

Уполномоченный то исчезал, то появлялся.

Появившись, он снова подходил и козырял:

— Фокстротик не желаете?

Внимание его было, бесспорно, искренне, а танец предлагался — самый шик.

После третьего раза тетя Владя, как только кавалер повернулся, чтобы снова исчезнуть, сказала, по-своему непосредственно, громко, сквозь молодой, сердечный смех:

— Ой, хлопчики... Когда мы с Янкой в Вильне жили, был там... такой же такусенький дурень — околоточный надзиратель!..

1967

«КАК САМ ВЕДАЕШЬ...»

Уже давно помер не только тесть, восьмидесятилетний дед Степан, но и зять, неудачник кузнец Микола. А стишок, сложенный тестем про зятя, живет и ходит по окрестным деревням. Не мудреный, а приходится к слову:

Так сопел Николай,

Аж гудело гарно.

Мастерил, мастерил,

Ну, а вышло...

Один дедов племянник «выбился в люди» — служил управляющим у князя Мирского. Князь князем, а расторопный управляющий и сам вскоре неплохо-таки опанел. Однако старого дядьку нет-нет да в гости, в свое именьице, звал.

Как-то дед тыкал, тыкал в тарелку вилкой, а затем отложил ее и взял мясо рукой.

— Вы, дед, когда-нибудь ели с панами? — спросил один из деликатных гостей.

— Не-е, как сам ведаешь, никогда.

— А со свиньями?

— Да сегодня вот, пожалуй, первый раз.

В другой раз он уже сам заговорил с одним:

— Почему это, пане, ваши коляды на два дня раньше наших, православных?

— Потому что паны, как люди культурные, раньше услышали, что родился пан Езус.

— Хм, как сам ведаешь! А я же в Библии читал, что первые об этом пастухи услышали. Неужели ж это паны тогда сами своих свиней пасли?

Библию дед читал. Даже когда свиней пас. Часто и засыпал, положив голову на толстый и рыхлый от старости фолиант. А потом рассказывал соседкам, как это царь Давид в «Третьей книге Царств» состарился и уже никакая, как сама ведаешь, одежа не грела его, так собрались старейшины, весь кагал, и присудили ему, сестрицы мои, молодую, теплую бабу.

Соседки плевались, не веря, что это да может быть написано в святой книге.

А дед поглаживал бороду и усмехался:

— Такое, как сама ведаешь, и мне было бы нелишне!

1967

ПЕСНЯ

На большой лесной поляне шевелится от низового ветерка пустая метелка, греются на солнце в лишаях какой-то травки плешины, густо лезут из земли маленькие сосенки. Самосейки.