Стежки, дороги, простор

Вертя катушку, заметил в аире... какой-то (досадно — не знаю какой) цветок на высоком тонком зеленом стебле. Целый букет, корона бело-фиолетовых цветочков. А на ней — окропленная росою сетка паутины, красивая, как снежинка.

Только вчера с обеда распогодилось, а как они, пауки, успели здорово отметить этот праздник!

Часа через полтора, возвращаясь домой по росному и уже только слегка мглистому царству, паутины-снежинки видел на маленьких елочках, на стройных кустиках можжевельника, на вереске... Поработали вчера пауки!

***

Радостный клекот аистов — высоко-высоко над нами. Даже улыбнешься, снова и снова услышав. Как бы заражаешься их настроением: «Ах ты, бог мой, как весело!..»

В старице, на открытом месте, и дальше, в ольшанике, сразу, дружно загомонили лягушки. Как по команде. «Чтоб вы подохли, вот разошлись!» — сказал бы веселый дядька. В первый раз, как только мы пришли после завтрака на берег, начало этого гомона совпало с голосом радио, потому что кто-то у дома как раз тогда включил на столбе репродуктор. В другой раз, после аистиного клекота под облаками, в солнечной надречной тишине, лягушки рванули свое «аллилуйя», опять совсем неожиданно и дружно. Даже мы с другом захохотали, каждый у своей заводи.

Первый раз слышу такие причуды, такую капеллу.

***

Вчера лягушки знали, зачем подымали гвалт. Снова холод, снова не клюет. Снова думается о далеком родном доме, где уже, видимо, скучает твой письменный стол...

1970

СЕНТЯБРЬ

Дубовые бочки — звонкие, литые — крепко стоят на земле. Корзины, зеленые — лозовые, и белые — из коренья. Сита напоминают запах свежего помола, дежки — горячий, масляный дух оладьев. Телеги, ящики, мешки, в которых поросята. Кругом неутихающий, неумолимый поросячий визг. И необходимый смрад. Грузовые машины стоят отдельно, легковые и мотоциклы — отдельно. Сельповские грузовики с разноцветной пестротой ширпотреба — от газовой косынки до черных непобедимых сапог. Связки и низки сухих грибов. Сколько труда и радости, красоты родной природы в этом сильном, здоровом волнующем аромате! Сало — горбылями. Крупные светло-коричневые яйца. Желтенькое масло.

— Оно у вас вкусное?

— Не-е-а.

— Я нюхом узнаю́.

— А я так его ни нюхом, ни слухом не знаю. Вот ем себе, сколько живу, от одной коровы.

Хитрая, расторопная, сдержанно веселая женщина. Почти молодайка, а уже красные ботики хочет купить не себе, а дочке.

Яблоки, груши, сливы!.. Кладя на весы, тетка (другая, уже постарше) не очень-то ловко старается выбирать помельче. Да и вешает по-аптечному. А у дядьки, менее прижимистого, но бывалого, более поэтическое отношение к жизни.

— Я что — за яблоко или за грушу буду дрожать? На тебе, браток, и с походом.

Ясный и теплый сентябрь. День, что начался туманом, а потом, когда нам с дороги из дубовой рощи открылся город с краснокрышим костелом и буро-кирпичным огрызком руин замка, стал как-то сразу солнечным. Даже старый молчаливый шофер не выдержал:

— Новогрудок в объятиях солнца!

В полдень, когда мы возвращались в Минск, туманок еще стлался, полз над свежей пахотой, около молодого густого ельничка придорожной охранной полосы. Радостная грусть осеннего, небезнадежного увядания, о которой надо еще писать и писать.

Любуясь красотой полей, думал о каком-нибудь дядьке из того вон хутора или из этой вот деревни: как же он воспринимает всю эту красоту? Просто живет в ней в покое счастливого потребителя? Как птица?

А кто же тогда песни слагал народные?

А мы откуда взялись — те, что пишем?..

1970

ЛИТВА

...Колокола над каунасской площадью, что очень по-своему вызванивают украинский «Рушничок» и неаполитанскую «Санта Лючию». Первый снег под ногами, первые снежинки в тихом воздухе ноябрьского полудня. И от этого звона, и от белой нежности на нас сошла чуть ли не детская радость жизни, соединенная с опытом, болью и тоской пережитого за многие годы. Так мы стояли, несколько белорусов, литовцев, русских, украинцев, латышей, у могилы Саломеи Нерис. Сняв шапки, под звуки волшебных колоколов, в беззвучности малозаметных, игриво-медленных снежинок.

Солнечный гомон балтийской волны. Пуховые дюны Ниды. Свободный разлет современных магистралей. Величественное, красноречивое молчание истории — Тракайский замок над озерами. Заводы, электростанции, новые дома, которым не очень стыдно рядом с дворцами и храмами прошлого. Широкий, быстрый брод лесной Дубисы, на берегу которой — ведро с мелким уловом, а дальше — чистый тихий хуторок, где мы ночевали, где нас, людей дорожных, согрели искренним радушием.

Спокойно-полноводное, солнечно-мудрое течение народной эпопеи Донелайтиса, что так естественно, по-свойски напоминает нашу «Новую землю»

Скорбная мать Пирчюписа, печаль которой так горько, глубоко перекликается с болью отца, на руках которого убитый фашистами сын, перекликается с нашей Хатынью, символом страданий и мужества народа-партизана.

Светлые глаза деревенской труженицы, литовской девушки, в национальном уборе которой так много от жизненной зелени родных полей, а в песне о ромунэле — ромашках — так много и нашей извечной, непобедимой сердечности.