Бархатно-черная, с теплым отливом сливы созревшей,вот распахнулась она; сквозь этот бархат живойсладостно светится ряд васильково-лазоревых зеренвдоль круговой бахромы, желтой, как зыбкая рожь.Села на ствол, и дышат зубчатые нежные крылья,то припадая к коре, то обращаясь к лучам…О, как ликуют они, как мерцают божественно! Скажешь:голубоокая ночь в раме двух палевых зорь.Здравствуй, о, здравствуй, греза березовой северной рощи!Трепет и смех, и любовь юности вечной моей.Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье,крылья узнаю твои, этот священный узор./1917–1922/
КОНИ
Гнедые, грузные, по зелени сыройвесенней пажити, под тусклыми дубами,они чуть двигались и мягкими губамивбирали сочные былинки, и зарей,вечернею зарей полнеба розовело.И показалось мне, что время обмертвело,что вечно предо мной стояли эти тричудовищных коня; и медные отливына гривах медлили, и были молчаливыдубы священные под крыльями зари./1917–1922/
ПЬЯНЫЙ РЫЦАРЬ
С тонким псом и смуглым кубкомжарко-рдяного вина,ночью лунной, в замке дедая загрезил у окна.В длинном платье изумрудном,вдоль дубравы, на конев серых яблоках, ты плавнопроскакала при луне.Встал я, гончую окликнул,вывел лучшего коня, рыскал,рыскал по дубраве,спотыкаясь и звеня;и всего-то только видел,что под трефовой листвойжемчуговые подковы,оброненные луной./1917–1922/
«Я думаю о ней, о девочке, о дальней…»
Я думаю о ней, о девочке, о дальней,и вижу белую кувшинку на реке,и реющих стрижей, и в сломанной купальне стрекозку на доске.Там, там встречались мы и весело оттудапускались странствовать по шепчущим лесам,где луч в зеленой мгле являл за чудом чудо, блистая по листам.Мы шарили во всех сокровищницах Божьих;мы в ивовом кусте отыскивали с нейто лаковых жучков, то гусениц, похожих на шахматных коней.И ведали мы все тропинки дорогие,и всем березанькам давали имена,и младшую из них мы назвали: Мария святая Белизна.О Боже! Я готов за вечными стенаминеисчислимые страданья восприять,но дай нам, дай нам вновь под теми деревцами хоть миг, да постоять./1917–1922/