Стихи и эссе

Но сам себя вселенский шут обманкой
достал из рукава, где сонм миров и глаз,
где боги лают, тешась перебранкой,
игрою случая считая нас,

мне Скаген вспомнился, и в том эоне

Лесные Голубянки словно в бой
клочками неба вспархивали в гоне,
рифмуясь с бухтой скорби голубой,

а мы, в песок зарывшиеся смело,

из множества теперь мы парой стали,
с земли, переплетясь частями тела, —

смесь моря с небом, – мы в полёте… и —

два человека, что друг другу дали
жизнь, чтобы ей – не быть в небытии.

VIII

Жизнь, чтобы ей – не быть в небытии?
Что, если в сотворённом нами можем
себя, скачок природы, видеть и —
потерянные изначально, в божьем,

в любви, в мельчайшем проблеске, найти

в блаженстве от участия в бесцельном
процессе – образ человечества, взойти
травой, могильной пусть, о, неужель нам

с Павлиноглазкой Атлас жизнь не славить?

Чьи крылья больше атласа земли,
напоминающего паутину-память,

умерших мы целуем в воскресенье,

вкус поцелуя, он – не смерти ли?
Кто с ними подарил свиданье, бденье?

IX

Кто с ними подарил свиданье, бденье?
Не мой ли мозг, невзрачный сам и серый,
пылать повелевает цвету, где не
прекрасных бабочек я видела – химеры.

Я видела взрыв паприки – Аврору[46]

,сиянье серой перечной саванны,
и птиц из Африки, полёт их скорый
на север в край зимы обетованной.

Я видела Геометрид, края

их чёрных контуров как серп небесный,
на крыльях мира тающих, горя.

И видела – не то, не крик: спеши,

мой мозг, смешать мир этот внешний, пресный
со сладкой ложью, с призраком души.

X

Со сладкой ложью, с призраком души,
пушистый изумруд и мех нефрита,
нам гусеница Радужниц внуши,
что ива ты, хоть шёрсткой не покрыта.

Я видела, как жрали образ свой,

и, в форме куколки, уж без движенья,
подвешенные, группами, с листвой
суть подменили – став «изображенье».

Коль скоро образный её язык

от воровства сохранней, отчего же
не быть и мне умнее в этот миг,

назвав, чтоб страх унять, унять волненье,

душою – бабочку, сравнив, о боже,
с покойниками в мареве виденья.

XI

С покойниками в мареве виденья,
Пяденицей Зелёной Угловатой,
как облак бело-розовый кипенья,
пыльцы, что светом соткана из ваты,

вот бабушка, в саду, верней, в объятьях:

желтофиоль, и гипсофила, и левкой, —
и дед, учивший, как всех называть их,
сей пёстрый рой пред тем, как всем – в Покой,

в долину бабочек идут со мною,

где всё есть, что на этой есть странице,
где соловья Смерть слушает, больной и

бессмысленный полёт рулад и горок,

без сострадания к тому, что длится.
В ответ же слышим мы всё тот же морок.

XII