Стихи и эссе

Человек в таком случае является существом многозначным, как книга, выходящая в заранее запланированной редакции, но которая остаётся нечитаемой, поскольку записана она будет лишь тогда, когда будет уже истолкована сознанием.

Это вовсе не означает, что человек может слепо следовать инстинктам, влечениям и эмоциям, а затем оправдывать свои поступки, называя их судьбой.

Поскольку нам дано знание, на нас возложена и ответственность за то, чего мы не знаем. Поскольку мы делаем нашу жизнь читаемой, на нас возлагается и ответственность за принципиально нечитаемое. Поскольку мы можем толковать отдельные аспекты бытия и мира, на нас возлагается и ответственность за многозначность целого.

Для меня эта многозначность столь же важна, сколь непросто в ней существовать. Почти каждый день, когда я выхожу на улицу, ступаю на землю, неподвижно и умиротворённо лежащую у меня под ногами, я должна внушать себе, всему своему существу, что она в то же время вращается.

Когда сажусь в поезд дальнего следования, мне часто снится бесконечно длинная поездка. Я знаю, что я в поезде, который обычно идёт по точному расписанию, что время прибытия в пункт назначения точно определено, но тем не менее я отдаюсь этому ощущению длящейся бесконечности, которое прекращается, лишь когда поезд останавливается, например, в небольшом европейском городке, где кто-то красит штакетник, пока жена начальника станции ухаживает за розовыми кустами, и я думаю, что это я могла бы так возиться в огороде под тёплыми солнечными лучами среди огненно-красных роз. Или под проливным дождём стоять в старом плаще и выкапывать картофелины в саду где-нибудь в Германии. Или часами сидеть в привокзальном ресторане, пока сознание продолжало бы прерванное путешествие в какую-нибудь другую бесконечность.

Где-то у Беккета я прочла: «И я вошёл в дом и записал: „Полночь. Дождь стучится в окно“. Была не полночь. Не было дождя».

Столь просто можно описать первые шаги к двойной жизни, которая является введением в жизнь множественную.

Проблема в том, как можем мы оставаться верными многозначности, лежащей в иной плоскости, нежели любые человеческие системы, оставаясь при этом самыми прилежными устроителями систем в мире.

По большей части мы ползём от страха этой многозначности в более или менее авторитарную религию, в какую-нибудь туманную астрологию или в наивный фашизм или же рядимся в героев, пытаемся спланировать то, что уже произошло, и называем это политикой.

Наверное, это у нас получается столь ловко, потому что сведения, которые мы друг другу сообщаем, лежат в ограниченных рамках языка религиозных метафор, фашистского языка рекламы или малодушного языка политических идеологий. Не говоря уже о самодостаточных апокрифических языках наук.

Когда читаешь заявления о правах человека или прочие всеобщие декларации, то всё это и хорошо, и верно, и вселяет надежду, но всё время тебя не покидает мысль о том, будет ли из этого какой-то толк, прежде чем мы сами будет к этому готовы, ведь большей частью информация, которой мы обмениваемся, касается денег и власти над материальными ресурсами (которые, в сущности, принадлежат сами себе, существуя лишь во взаимном балансе).

На их основе должны взрасти та одержимость и те силы, которые смогут создать если не всеобщее счастье на Земле, то хотя бы человеческие или нормальные условия. Экономика, здравый смысл и справедливость – это необходимые привходящие явления. Они могут обеспечить временный успех в ограниченных областях, они могут сослужить службу спонтанным революциям и заранее спланированному разделу власти, но они никогда не откроют того, что все эти улучшения – лишь трюк иллюзиониста и не более того, поскольку прийти к представлениям об иной власти можно лишь вне языка экономики, здравого смысла и справедливости. Попробуй скажи, что власть принадлежит вовсе не человеку. Кто посмеет сказать, что вот уже тысячелетия, как мы все боремся за то, как бы получше поделить власть, которой не имеем.

Я могу представить себе, что власть принадлежит Земле. Я могу представить себе, что она привела в равновесие свою физико-химическую среду, прежде чем занялась творением того, что она непрерывно создаёт, того, что воспроизводит принцип воспроизводства, например каштановые деревья или людей.

Я могу представить себе, что человечество стремится к образному языку, чтобы выразить эту власть и её естественное равновесие. Что отдельно взятый человек в своей целостности является зеркалом состояния Земли, а все люди вместе являются химической поэмой во славу Земли и её Солнца.

Нас охватывает уныние, когда мы взираем на загаженную природу. Но природа ещё сумеет исцелить наши сновидения, она ещё подарит нам образы и вдохновение, вознаградит наши любовь и труд, воодушевление и творчество.