Стихи и эссе

Итак: точно так же, как я учусь претворять природу плюс труд в наличность, а эту наличность в более долговечные вещи, – я учусь не только претворять слово в реальность, но и претворять эту реальность в более долговечное слово, а именно в слово, которое уже единожды прошло этот круг. Вот так разговорное клише становится внешним выражением того, что значение имеет лишь ограниченная, видимая, наличная реальность.

И если демагогам столь просто мухлевать, так это потому, что их важнейшим средством являются именно клише, основа нашей круговой поруки. «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»)*.

И коль скоро я схватываю всё на лету, меня легко подвигнуть к тому, чтобы провернуть весь процесс реализации за одну сделку: и тогда говорят, что я реализую себя в своём труде.

Реализуя себя в своём труде, я добиваюсь власти над вещами, но тем самым я – вольно или невольно – ещё и подтверждаю, что в конечном счёте я стремлюсь лишь к тому, чтобы обладать властью над вещами.

Моя самореализация, моя власть над тем, как я провожу и распределяю своё время, заручаясь видимым результатом своего труда, становится слепком с того, как западная культура реализует всё, за что ни возьмись, в своей модели безудержного роста.

Реализует со страстью, как будто вся эта культура пропитана верой в то, что начать с чистого листа можно, лишь дойдя до конца этого пути. Реализовав себя и добившись и царства, и силы, и славы.

Направляя религиозную энергию на более приземлённые цели и используя её для производства материальных благ мира, созданного человеком, мы обожествляем сами перемены, прогресс, развитие, экономический рост; Бог трансформируется, переходит из категории необъяснимого упорядочивающего принципа в его нынешнюю категорию второстепенного объяснения движения прочь от хаоса как исключительного атрибута человечества.

Это выглядит так, будто мы считаем, что в существующей Вселенной сплошной беспорядок. Как будто мы могли бы реализовать её лучше, если бы присутствовали с самого начала. Но хотя мы и появились слишком поздно, мы ещё покажем, что можем навести здесь порядок.

Но мы забываем, что та власть, которую мы себе приписываем, есть религиозное эхо смерти. Мы живём, постоянно отсрочивая смерть. Мы предпочитаем не думать о том, что нам придётся умирать. И поскольку мы изначально приняли, что Земля ожидает основательной уборки, то выходит, что, умерев, мы уже не застанем здесь покоя и порядка.

Так, откладывая судный день, мы отняли у себя последнее место успокоения. Но при этом мы не забываем воздавать отмщение, особенно самим себе. Превращая свою культуру в практичное божество, мы сами себя караем.

И в этом отношении символичным является то, что наша культура дошла до нейтронной бомбы, способной сохранить наличную реальность и истребить людей, её реализовавших.

Можно гадать, с чего это «случаются» изобретения именно такого, а не совершенно иного рода. На это есть множество культурологических и неутешительных ответов. Но в любом случае, мне представляется мыслимым, что на это существует и естественный ответ, нечеловеческий – данный самой природой, ответ, о котором человек может пока лишь догадываться: так случилось, поскольку биологическое пространство как целое сумело наконец дать человеку – наиболее интеллектуальной части этого пространства – возможность изобрести средство уничтожить человека и тем это целое спасти.

Как правило, именно в ответ на столь трагическое осознание мы начинаем лучше реализовывать себя и продвигаемся ещё ближе к нашей сокровенной действительности. В сущности, человек благ, просто он ещё не реализовал свою истинную сущность.

Мы уже подбираемся к тому, чтобы критически описать, как наличная реальность заручается тем, что мы непрестанно и всё более эффективно участвуем в этом круговороте и называем это репрессиями, цензурой (даже самоцензурой), подавлением и самым обыденным воспитанием в духе чувства реальности.

Но и сама наша критика круговорота становится его частью. Мы критикуем созданную нами реальность с позиций иной, лучшей реальности, но, в принципе, реальности того же толка, то есть ожидающей своей реализации.

Мы чувствуем, что постепенно сможем сойтись на том, что живём в нереальном мире, но наш до сих пор единственный ответ на это чувство нереальности состоял в иной, более реальной реальности. Как будто мы постоянно сбиваем цену в нашей попытке реализации новой и лучшей реальности. В конце концов мы реализуем мини-модели этой реальности. Мы реализуем мини-демократии. Мы реализуем мини-утопии. Но выглядит это так, будто наши самые рьяные критические нападки на наличную реальность лишний раз подтверждают именно идею реализации.

Я, может быть, и знала о том, что существуют различные градации соотношения между чувством защищённости и подавлением, но подозревала ли я, какова природа этого соотношения?