Стихи и эссе

Капитал становится чистой энергией. Он становится абсолютным «потому что». Можно сказать, что капитал стирает образ той причинной связи, которая должна направлять нас как людей в нашем труде и совместной жизни, и, поступая так и превращая свой принцип «у кого всего много, тому всего мало», проекцию бесконечного числового ряда, в змея, сторожащего темницу с заключённой истиной (порядок/свобода/красота), капитал прогоняет не трёх сказочных богатырей, а миллионы молодых людей сквозь миллионы испытаний, пока они наконец (и всякий раз, когда начинается борьба за освобождение труда) не доберутся до змея и не начнут напрямую корчевать корень зла. Но: в жизни всё совершенно не так, как в сказке, змея не удаётся полностью победить, хоть в сказке зло покоряется добру; ибо в силу самого охраняемого сокровища змей находится по ту сторону добра и зла; но дело не только в этом – взамен отрубаемой головы у змея вырастает три, ведь в рубящем мече изначально заключён тот же принцип – проекция бесконечного числового ряда: «у кого всего много, тому всего мало», что составляет сущность змея; это принцип самой жизни, энергия, связанная и превращённая в пародию на себя.

Несмотря на эту пародию на сказку, где добро никогда не сможет победить, делать остаётся лишь одно: продолжать требовать прибавки «5 эре» к почасовой оплате, продолжать требовать улучшений условий труда, продолжать требовать сокращения рабочего времени, а сверх того – уже как пародии на пародию – продолжать требовать работы.

Но – и это самое важное – продолжать требовать, чтобы вся эта бессмыслица рассматривалась как пародия, каковой она и является.

Последний и решительный бой идёт уже не из-за отношений капитала и труда прежде всего потому, что труд свёлся к работе по найму, к гротескной пародии, к издевательскому подражанию движению капитала по узкой тропинке.

(И не стоит обольщаться тем, что работа по найму имеет ряд привлекательных побочных действий, если можно так выразиться: я тренирую своё тело, я нахожу, на что потратить те силы, которые у меня есть, я реализую себя в своём труде, с пользой препровожу время, и мне не требуется даже придумывать, как бы его убить, потому что время надо же как-то убивать.)

Всё указывает на то, что решительный бой кипит из-за отношений между капиталом и энергией.

Дистанцироваться от борьбы государств за энергию и полезные ископаемые – самого конкретного выражения того стираемого капиталом образа – значит бередить рану.

Пока мы отождествляем себя с работой по найму или, скорее, с зарплатой и теми вещами, которые мы мечтаем (может быть, по чьему-либо наущению) на неё купить, мы лишь слегка царапаем зажившую рану, частью которой мы сами и являемся.

Но в той же мере мы можем отождествить себя с энергией – источником радости в этом мире – и в той же мере мы можем обрести надежду, что нам удастся отринуть ту фикцию, при которой капитал в нашей жизни обретает роль защитника практически каждого нашего движения.

Вольно парафразируем: «Вы нефть земли; если нефть потеряет свою силу, то чем вы будете топить?»*

Пока капитал определяет, что такое труд, каждый вынужден упражнять своё и без того уже хорошо развитое умение использовать чужой инстинкт самосохранения.

Мы хорошо знаем, что это неправильно. Мы хорошо знаем: определение того, что такое труд, было дано и продолжает уточняться биологическим пространством как целым. Мы же слишком глупы и трусливы, чтобы к этому прислушаться. Всё оказывается слишком запутанным и ненадёжным, когда нет совершенно ничего абсолютного, за что бы можно было ухватиться.

Многослойный образ, непрестанность взаимного динамического равновесия всего, непрерывное стремление искать приближения к истине, как будто речь идёт о великом эротическом искусстве, – это не для нас.

Мы скорее сядем в нами же воздвигнутые тюрьмы, чтобы и дальше играться с абсолютной истиной: если ты не рабочий, значит, безработный, если ты не ребёнок, значит, взрослый, если ты не используешь инстинкт самосохранения ближнего твоего, значит, тебя самого будут использовать, и т. д.

Но что, если мир в эротических приближениях и есть единственный сущий, что, если молния, которая время от времени низвергается (как будто совокупление связано с чем-то вроде общего инстинкта самосохранения), – если эта молния единственный мимолётный, непостижимый для нас след истины. Ирреализовать эту истину и значит работать. Это и значит, что человек под своим трудом понимает нечто – нечто более или менее неопределённое, как выражение чего-то определённого, чего человек не в силах себе представить.