Стихи и эссе

Природа – всё дикое, безудержный рост – находится по ту сторону добра и зла. Если я говорю, что безудержный рост человечества, – которое, будучи продолжением природы, точно так же лежит по ту сторону добра и зла, – является энергией, управляющей моим различением добра и зла, то становится ясным, что я ограничена в способности такого различения в той же мере, в какой и безудержный рост переносится в монополизированную реальность.

Но именно в результате этого переноса мы становимся в полном смысле неимущими. В тот самый момент, как мы продаём безудержный рост капитализированной действительности, мы теряем способность к узнаванию и должны сначала переделать все вещи, прежде чем понять, что они собой представляют.

С одной стороны – перенесённый безудержный рост, ставший неуправляемым, поскольку он потерял то, чем он должен управлять, то есть функцию, состоящую в том, чтобы быть образом человеческого различения между добром и злом.

А с другой стороны – человек по ту сторону возможности выжить, которая как раз и состоит в различении между добром и злом.

И остаётся ощущение жизни в нереальном мире, который мы не в силах изменить, поскольку наше понятие реальности изначально обессмысливает всякое изменение.

Как будто мы непрестанно пытаемся осознать реальность через осознание того, что мы как с писаной торбой носимся с множеством сокровенных вещей, которые мы попросту забыли реализовать.

Но при этом всё обстоит так, будто само осознание нарастающего количества самых сокровенных тайн изначально замаскировано тем и в том, как мы реализуем это осознание.

Вот поэтому я призываю на помощь ирреализацию. Звучит это, разумеется, как ещё более изощрённая замаскированная реализация. (Как сказано, речь идёт, возможно, о слове-комете.) Или же оно звучит как банальное противопоставление: если реализовать значит сделать что-то реальным, то ирреализовать значит сделать что-то нереальным. Да и кто не предпочтёт реализовать себя в видимом и значимом мире, вместо того чтобы скатиться в непроглядный хаос?

Но предположим, что речь всё же идёт не о противопоставлении. Потрясения, постигшие классическую противоположность между субъектом и объектом, явно привели к тем переменам отношений, о которых стоило бы основательно задуматься, но, скорее, сейчас самое время научиться с ними жить.

Быть субъектом буквально означает быть подчинённым; быть объектом – значит быть главенствующим, высшим, бросающимся в глаза, быть тем, что лежит непосредственно перед нами, тем, что можно наблюдать и, следовательно, узнавать и познавать.

Но по мере того как этот объективный, главенствующий мир (который мы сами же и создали и потому знаем, что он собой представляет) разрастался, субъект оказывался всё более привязанным к наблюдению этого представляемого мира, оказывался подчинён своей собственной схеме.

Но субъективное фактически является подчинённым на ином уровне, отличном от того, на котором объективное является схемой.

Это согласуется с тем, что «я» как субъект предложения является местоимением, замещающим словом, исполняющим замещающую функцию, тогда как объект, который «я» представляет (в самом буквальном смысле: представь себе, скажем, мир), есть замещающая реальность.

Слово «я» на этом уровне можно ощущать как замещающее лишь для данного мира как целого (вселенная, если угодно, природа, биологическое пространство), и если мы начинаем понемногу понимать, что такое подобие всеобщего инстинкта самосохранения, то лишь в связи с удивлением и верой в то, что мы подчинены этой замещающей функции.

Биологическое пространство связывает часть своей программы воспроизводства (человека) с особым состоянием духа, называемым «я».

Это «я» является тем же, что и слово «я» в поэзии или в любом ином виде искусства, – и говорит не личность «я», а биологическое пространство, мир, использующий слово «я», чтобы познать себя.

Этот данный мир в своей целостности ставит перед сознанием вопрос о том, возможно ли при наличии непрестанно движущихся структур, развитых сознанием (которые человек называет мозгом), достичь точного отражения того, что существует.

Именно жизнь в этой замещающей функции я имею в виду, когда говорю о том, что я ирреализую себя.

И вот почему: мы рождаемся со знанием о мире, с единой и неделимой идеей мира, с приверженностью к миру. В тот самый момент, когда мы открываем глаза, мир присутствует во всей своей реальности. И здесь-то я и начинаю ирреализовать саму себя. Со своей исключительной приверженностью (всем тем, что обеспечивает мою коммуникацию с другими) я осознаю мир одновременно и в том качестве, в каком он есть, непрерывно имеет место, и в том качестве, в каком он места не имел. Не имел места ранее. И это не-место всякий раз, когда рождается человек, можно с полным правом назвать утопией.

Если эта утопия исчерпана, то в тот день, когда ребёнок вступает в то, что мы называем рядами взрослых, он начинает реализовать себя, чтобы что-то непременно имело место, вместо того чтобы ирреализовать себя, поскольку всё уже и так на месте.

Труд