Стихи. Книга Пятая

Присядь на скамейку, подумай, взгляни:
Какие-то парни читают Парни,
Приезжий колхозник, спустившись в метро,
Мальбранша раскрыл, улыбаясь хитро.
Неотразимо пленяет картина:
В скверике нянька читает Плотина.
Сидя на лестнице, два штукатура
Канта штудируют в час перекура.
Даже бетонщик сказал между прочим,
Что, мол, Витрувий в деталях не точен.
Слесарь Шенье переводит стихами,
Любит Проперция автомеханик,
Слегка поседевший работник обкома
Бергсона читает на службе и дома.
Меня утомила прогулка сквозная:
Я был потрясен этой бездной познанья,
Я только подумал, снимая пальто,
Что Маркса теперь не читает никто.

1978

Курдоят

Говорят, что Курдоят померла,
Говорят, что наплодила ребят,
Говорят, что приходил Тамерлан,
Говорят, что видел Ной Арарат.
Говорят, что Курдоят — это ложь
Говорят, что Арарат — это миф,
Говорят, что снег идёт без калош,
Говорят, что Курдоят — Суламиф.
Ваши степи широки, как моря,
От Кызыла до снегов лопаря,
Тамерлан неистребим, как трава,
Курдоят не померла, а жива,
Над пустыней Гоби звёзды стоят
И лопочут: Курдоят, Курдоят.

1980

Анета

На мотив уличной шарманки

Май маячил ближе и ближе,
Славился ярмаркой невест —
Той весной в предместьи Парижа
Был установлен майский шест.
Ах, Анета, зной веселья,
Власть глазного огня,
Бунт весны, полёт карусели,
Бег деревянного коня.
Творит Анета свой обряд,
Её художник — бородат,
И та весна, как воск горит,
И так заманчив блеск палитр.
Ах, Анета, тень каштана
Дрожь парижского дна —
Всё свершилось, словно по плану,
Словно, как прежде — ты — одна.
Что неотступней, что наивней
Сентиментальных этих фраз?!
Майский шест, поблекший от ливней,
Тусклый металл померкших глаз.
У моста распухшее тело
Лодочник выловил весной:
Я — министр, и что мне за дело
До карусели вырезной.
Ах, Анета, дочь Парижа,
Ритм его мостовых —
Май подходит ближе и ближе,
Май ко всему давно привык.

1981

Память

Тенисты, как женская память,
Овраги родного гнезда,
Ступеньки террасы лукавить
Не могут. Прозрачна вода
И утренних птиц переливы,
Как женское детство, пугливы.
Гляжу в сыроватую глину,
В просёлки и след колеса —
Портретное сходство тропинок
Вернее живого лица,
И те недомолвки во взгляде
Хрустальнее школьной тетради.

Нам время в закрытом конверте

Дано при рожденьи — живи!
И память — улыбка бессмертья
Уже проступает в крови,
А детская память на лица
До смертного часа продлится.

1979

В Аахене