Я не хотел, не ждал любить,Не нужно метки перед смертьюВ канун, когда (всё может быть)Меня в аду зажарят черти.Но почему-то дочь твояМилее, ближе мне, чем братья,Сестра, отчизна и друзья,И кокаинные объятья.Казалось мне, что жизнь и кровьИзлиты, выпиты, сгорели,Но рифма старая — любовь —Цветёт и в этом вот апреле.И Пасха мне уж пятый годБыла неверным воскресеньем,А на шестой, как мёд из сот,Твоим струится дуновеньем.Приду во храм. Темно без свеч,Священным трауром одета,Нависла тьма, как будто меч,И мрачно, холодно без света.Дрожа, у клироса стою,Весь в жажде взрыва, Свет и Свете,И вдруг улыбку я Твою,Мелькнувшую как комета,Увижу, выпью, припаду,Как к ручейку в дубовом лесе,И сладко, сладко так я ждуПоуповать: Христос воскресе.
«И опять в беспредельную синь…»
И опять в беспредельную синьПобросали домов огоньки,И опять вековечный аминьЗатянули на крышах коньки.Флюгера затянули про жутьОбессоненных битвой ночей,Вторя им, синеватая мутьЗамерцала огнями ярчей.Синевы этой бархатней нет,Я нежнее напева не слышал,Хоть давно уж стихами испетПо затихнувшим в бархате крышам.Всё сильней и упорней напев,Словно плещется в море ладья.…Лишь закончив кровавый посев,Запевают такие, как я,Да и песня моя — не моя.
Поняла
Мой голос звучал, словно бронзовый гонг.Свои прочитал я стихи.Не скрипнул ни разу уютный шезлонг,Лишь душно дышали духи.Сиреневый воздух метался, и млел,И стыл, голубея в очах,Был матово-бледен, был сумрачно-белПлаток у нее на плечах.А море с луною, поникшей вдали,Струилось, покорно словам,Стихи и гудели, и пели, и жгли,И рвались навстречу векам.И бронзовый голос, и бронза луны,Сиреневый воздух и очи —Все терпкою сладостью были полныНа лоне и моря, и ночи.Когда ж я окончил, дрожащей рукойКоснувшись пустого бокала,Она мне сказала: «Ах вот вы какой!А я ведь — представьте! — не знала».