Я тропкой кривоюУшёл в три часа,Когда под луноюСияла роса.А были со мноюЖестяный стакан,Да фляга с водою,Да старый наган.И вынес я тожеСвирепую злость,Да вшитую в кожуДубовую трость.И — меткою фронтаСквозь росы и пар —Махал с горизонтаКрылатый пожар.Оттуда, где буроТемнели поля, —Навстречу фигура,Как будто бы — я.Такая же палка,Такой же и вид,Лишь сзади так жалкоКотомка торчит.«Земляк! Ты отколеДо зорьки поспел?» —В широкое полеМой голос пропел.Как лёгонький ветер,Звук в поле затих…Мне встречный ответилДва слова: «От них…».И, палкою тыкнувВ поля, где был дым,Отрывисто крикнул:«Я — эвона — к ним!..».«Шагай!.. Ещё рано…Часов, видно, пять…»(А пальцы — наганаНашли рукоять.)И — каждая к целиПолями спеша,Две серых шинелиПошли, чуть дыша…Тропинкою длиннойШуршание ног.Чтоб выстрелить в спину,Сдержал меня Бог.Но злобу, как бремя,Тащил я в груди……Проклятое время!..…Проклятые дни!Харбин, 1930
[Из «Сумасшедшей поэмы»]
Опять медлительно монахиПо ступеням во двор идут,И жертвенники будто плахи,И гулких гонгов низкий гуд.Богослужение, как игры,Флейт и пищелок дикий рёв,Напротив — царственные тигрыТолпе открыли красный зёв.Эй, не меня ли тут хоронят,Не я ль иду на вышний суд,Меня ль то на мишурной броне,На жертвенном огне сожгут?Зачем задумчивые ламыКадят куреньями вослед?Постойте! Я не видел мамыТак долго — целых восемь лет.6 февраля 1924 года, Харбин
«Мне неловко и с ними и с вами…»