Стихотворения

Но, смело вторгаясь в сферу высокой политики, Вальтер не упускал из виду также потребностей повседневной жизни. Для него это прежде всего был мучительный вопрос о хлебе насущном. Ведь за известным миннезингером, чьи песни распевались по всей Германии, неотступно следовала бедность. Не было у него доходных земель. Не было даже постоянной кровли над головой. Он всецело зависел от милостей того или иного могущественного патрона. Поэтому так часто в своих песнях Вальтер превозносит щедрость как высшую добродетель владетельного сеньора, жалуется на скупость власть имущих и напоминает им, и вновь напоминает о своей нужде. Некоторые литературоведы в связи с этим даже говорят о «попрошайничестве» Вальтера[372]. Но не будем высокомерны. Вальтер никогда не теряет своего человеческого достоинства, он не раболепствует перед богатыми и знатными. Даже могущественным венценосцам способен он бросить в лицо обвинения в недостойной скаредности. Он не строчит униженных просьб, которые властелин может тут же скомкать и бросить. Он беседует с ним на языке поэзии, на звонком языке песен, рассчитанных на многочисленных слушателей. Тем самым его личное дело как бы становится делом всего рыцарского сословия.

Как уже отмечалось выше, Фридрих II около 1230 г. пожаловал поэту земельное владение, вероятно, неподалеку от Вюрцбурга. Согласно одному достоверному свидетельству середины XIV в., вскоре умерший Вальтер был похоронен в притворе Вюрцбургского собора и на гробнице его выбито было латинское четверостишие в гекзаметрах, в котором покойный поэт назывался «кормильцем птичьей стаи»[373] и «цветком красноречия».

Со времен Карла Зимрока (1802—1876), поэта и ученого, близкого к романтизму, горячего почитателя немецкой средневековой поэзии, переводчика на современный немецкий язык Вальтера фон дер Фогельвейде и других средневековых поэтов, принято поэтические произведения Вальтера делить на «песни» и «шпрухи». Это деление не лишено веских оснований, хотя в какой-то мере оно все же является условным. Ведь и шпрухи в то время пелись подобно песням, а в основе своей лирические песни содержали иногда дидактический элемент, характерный для такого рода произведений (spruch — изречение, сентенция, гнома).

К песням, к лирической поэзии Вальтер тяготел с юных лет. Появившись в Вене при дворе австрийского герцога еще совсем молодым, он сразу же соприкоснулся с поэзией миннезанга, доведенной до совершенства Рейнмаром Старым, признанным главой придворных певцов. «Высокий» строй этой поэзии привлек Вальтера. Ему легко давалась любовная риторика. В духе куртуазного миннезанга прославлял он красоту и добродетели прекрасной дамы, а также сетовал на ее холодность и безучастность. В дальнейшем, особенно в годы странствий, когда расширился его кругозор, когда, видимо, приходилось ему соприкасаться и с вагантами, начитанными в Овидии, и с простодушной народной поэзией, далекой от придворного этикета, любовная лирика Вальтера далеко вышла за пределы привычных канонов. Его горячий темперамент требовал простора, ему было тесно в узких пределах великосветской моды. Поэтому, видимо, в 1198 или 1199 г. Вальтер посмел в диалогической песне «Дай бог ей благодатных дней...» поднять свой голос против выставляемой напоказ меланхолии, ставшей в придворных кругах верным признаком хорошего тона. По словам рыцаря, ведущего беседу с дамой, он отвык от веселья, от смеха и осмеливается смеяться только тогда, когда его никто не видит. А ведь было время, когда веселье поощрялось при дворе и люди пребывали в радости (wie rehte fro die liute waren), когда рыцарь мог, не прикрываясь личиной меланхолии, ликующим сердцем приветствовать весну.

Если принять во внимание, что при Венском дворе господствовала меланхолическая поэзия Рейнмара Старого и его сподвижников, приглашавшая на мир смотреть сквозь призму неизбывной печали («si alle trurent so»), то станет ясной полемическая направленность стихотворения Вальтера. При этом стрелы Вальтера поражали не только модную поэтическую школу, к которой он и сам в той или иной мере принадлежал, но и более широкий круг представлений, выраставших из традиционной средневековой доктрины, согласно которой скорбь облагораживает человека, в то время как земная радость его принижает. Возникшее на рубеже XII—XIII вв. стихотворение Вальтера стало заметной вехой на пути его творческого развития. Оно утверждало право человека на земную радость, естественное право, принадлежащее ему.