Стихотворения. 1943 – 1997

Мы все любили маленькую кошку,
которая жила в мире чудес:
то, что для нас было миром,
было для нее подушкой и ковриком,
а на подушке и коврике
никто не станет играть со смертью.

Солнечный лучик

          интересовал ее не меньше, чем астронома,
но, вопреки всем научным теориям,
она не уступала ему приоритета:
– Сначала луч, потом кошка.
          Нет, сначала кошка, потом луч.

Вот почему она била по лучу

                                              капризной лапкой,
чего, конечно, не станет делать ни астроном,
                                                          ни я, ни вы.

Если бы маленькая кошка

          знала хоть сотую долю того, что знаем мы
                                                                      (я и вы),
она превратилась бы в страшного тигра,
                                            стерегущего свой помет.

Но она убирала помет с невинной сосредоточенностью,

между тем как глаза ее следили за летящей паутинкой –
и отыскивали у ней хвост.

Не знаю, чем казались ей люди.

                              Может, деревьями,
                              может, морем;
          хотя она и не видела моря.

Когда я садился есть, шевеля губами,

она видела что-то, чего не видел я:
          большие сосцы воздуха.
Поэтому она присоединялась к трапезе.

После еды она умывалась; ритуал обновления.

          В пустоте неожиданной смерти
она ощутила все, что ощущаем мы:
неудобство слишком большого тела,
жесткий колючий воздух,
вес и размер предметов.

И их враждебность.

В глазах ее, мучительно слепнущих от света,

          громоздились огромные небоскребы –
и она жалобно мяукала:
погасите свет.

Ибо темнота возвращала ей неведенье.

Умирая,

          она на мгновение постигла связь
          между мраком и светом, теплом и холодом,
          жизнью и смертью.

Маленькая мертвая кошка.

Смерть снова отступила от нас (от меня и от вас),

но, отступая, унесла маленькое безжизненное тельце.

– И я обвиняю во всем этажи.

…О этажи –

                    тяжелые,
                    серые,
                    каменные этажи,
                    раздавившие
                                            кошку…1964

Дурдом

…Тогда мне рваный выдали халат
И записали имя Айзенштадта.
Я сразу стал похож на арестанта.
А впрочем я и был им – арестант.

Окно в решетке, двери на ключе,

Убогость койки и убогий разум…
Свирепость отчужденная врачей,
Свирепость санитарок яроглазых.

Расталкивая шваброй и ведром

Понурых, словно обреченных казни,
Они на нас обрушивали гром
Своей исконной бабьей неприязни.

Обед с нехваткой места за столом…

Но удавалось сбоку примоститься,
А кто и стоя – этаким столбом –
Ладони обжигал горячей миской.

И каждый был и лишний и ничей…

Мы были сыты – с голоду не пухли:
С капустой обмороженною щи
Казались блюдом королевской кухни.

«Налопались?.. Теперь айда во двор…»

Я пёр, как все, зачем-то шагом скорым…
– О, Боже, как ужасен твой простор,
Темничным огороженный забором!..

* * *