Оранжерейная ли розаВ окне кареты и лакей,Или одышка паровозаНад влажным гравием аллей,Густое, свежее пыланьеДубов и окон на закат,Или игла воспоминанья,Пруды и стылый листопад?Не знаю… Шипром и сиреньюПо сердцу холод пробежал,И я вхожу воскресшей теньюВ старинный Павловский вокзал.Вновь гимназист, смущен и кроток,Иду смущенно по рядамСредь генеральш, актрис, кокотокИ институтских классных дам.У входа фраки и мундиры,Билеты рвут кондуктора,Палаш волочат кирасиры,Вербеной веют веера.Духов доносится дыханье,Летит позвякиванье шпор,И музыка по расписаньюВедет негромкий разговор.Как передышка от парадов,Как заглушенный вальсом страх,Тупое скрещиванье взглядовИ рядом с Бахом — Оффенбах.Лицеем занят левый сектор,Правей гусары, «свет», а тамСредь бальных платьев мой директор,Меланхоличен, сух и прям.Он на поклон роняет векиИ, на шнурке качнув лорнет,Следит за облаком на трекеПод романтический септет.Аплодисменты. РазговораНеспешный гул. Сдвиганье мест.И вновь три такта дирижера,Насторожившийся оркестр.Все ждут. Запела окарина,Гудят смычки. Удар упал,И в медном грохоте лавинаСо сводов рушится на зал.В дожде, в сверкающей лазури,В мельканье дьявольском локтей,В прорывах грома, в свисте буриВесь блеск, весь ужас этих дней!О, флейты Шуберта! С откосаСквозь трубы и виолончельЛетите в мельничьи колеса,Где лунно плещется форель,Взрывайте, веселы и живы,Мир зла, обмана и измен,Стучите, как речитативыПод кастаньетами Кармен!В надрывном голосе фаготаИ в струнном бешенстве смычковПредчувствие водоворота,Размыва, оползня веков.И нет плотины, нет спасеньяОт музыки. Останови,Когда ты можешь, наводненьеИ грохот гибели в крови!Уже летают паутинки,И осень века вплетенаВ мигрень Шопена, голос Глинки,В татарщину Бородина.Уже летит по ветру розаИ ниже клонятся весы,А дымный отклик паровозаВступает в Баховы басы.1929