Зеленая лампа чадит до рассвета,Шуршит корректура, а дым от сигарНад редкой бородкой, над плешью поэтаСтруит сладковатый неспешный угар.Что жизнь? Не глоток ли холодного чая,Простуженный день петербургской весны,Сигара, и карты, и ласка простаяНад той же страницей склоненной жены?Без сна и без отдыха, сумрачный пленникЦензуры, редакций, медвежьих охот,Он видит сейчас, развернув «Современник»,Что двинулся где-то в полях ледоход.Перо задержалось на рифме к «свободе»,И слышит он, руки на стол уронив,Что вот оно, близко, растет половодьеНа вольном просторе разбуженных нив…Иссохшим в подушках под бременем муки —Таким ты России его передашь,Крамской нарисует прозрачные рукиИ плотно прижатый к губам карандаш.А слава пошлет похоронные ленты,Венки катафалка, нежданный покойДа песню, которую хором студентыПодхватят над Волгой в глуши костромской.И с этою песней пойдут поколеньяПо мерзлым этапам, под звон кандаловВ якутскую вьюгу, в снега поселений,В остроги российских глухих городов.И вырастет гневная песня в проклятьеНадменному трону, родной нищете,И песню услышат далекие братьяВ великой и страстной ее простоте.<1928> — <1956>
204. КРЫМ
Спускайся тропинкой, а если устал ты,Присядь и послушай дыхание смол.Вон блюдце долины, вон домики ЯлтыИ буквою Г нарисованный мол!Всё ближе и ближе в саду санаторийСквозит (как я в сердце его берегу!).Смеется, и плещет, и возится море,И пенит крутую лазурь на бегу.Как дышит оно и привольно и смело,Какой на закате горит синевой!Бросай же скорей загорелое телоВ упругую влагу, в слепительный зной!На запад, где солнце вишневое тонет,Плыви и плыви, а начнешь уставать —На спину ложись, чтоб могло на ладониВечернее море тебя покачать.Здесь розы, и скалы, и звонкая влага,Здесь небо прозрачно, как пушкинский стих,Здесь вышел напиться медведь Аю-ДагаИ дремлет, качаясь на волнах тугих.Недаром в метелях и тающем мартеЛюбил ты, тревогой скитаний томим,Искать благодарно на выцветшей картеКак гроздь винограда повиснувший Крым.1928, <1956>