А этот Родион — последний мужичок,Обруганный не раз, не раз жестоко битый,Был первым в дни торжеств: рванет его смычок —Танцуют Ганны все и пляшут все Улиты.Усатой головой стрельнув куда-то вбок,Он пустит перелив особо знаменитый,И все сбегаются оттоле и отсель —Послушать музыку и глянуть на кадрель.
32
Однажды в летний день (ну, разве не приятноОсеннею порой иные вспомнить дни!)От солнечных лучей в листве скользили пятна,А за деревьями густыми, в их тени,Был слышен тенорок, играла скрипка внятно.«Ну, вот — два сатаны! Господь меня храни!—Так с нами в разговор вступала деликатноЯрина-тетенька. — Обедня, а ониКозу свою водить!» Подобное сужденьеНе строгим было, нет, но полным снисхожденья.
33
Припоминать теперь, ей-богу, не берусь —Куда, откуда шли Денис мой с Родионом,Но всё в ушах стоит: «Ой, лихо, не Петрусь!»А дальше завели такое — с перезвоном,Такое грянули на всю честную Русь,Что показалось вмиг соленым-пресоленымЯрине-тетеньке, а ухарский напевПерцовкой лился к ней, за лесом прозвенев.
34
Ах, чудаки мои, столь сердцу дорогие!Вы — как огни вдали, в тумане зажжены…А дальше слышу я стенания глухие,Рев императорской бессмысленной войны,Я вижу тех, кто пал за новую РоссиюПри первых проблесках идущей к нам весны,И солнце вольности, что выплыло багрово…Хватило б только слов, — о нем скажу я слово.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Я помню — был сентябрь. Прозрачный, теплый — онКазался мягким мне, созревшим виноградом.Окутывала ночь задумчивый балкон.Как будто женский хор, звеневший где-то рядом,Весь Киев предо мной сиял в огнях, и сонБежал от глаз моих. Я ненасытным взглядомГлядел, окно раскрыв и свесясь из него,Какое деется на свете волшебство.
2
Он на балконе был, волшебник — сам МиколаВитальевич. Сидел у мирного стола,И седина его, в сиянье ореолаПрекрасной старости, всей свежестью цвела!Рождалась музыка. Она не поборолаПокамест немоты и только в нем росла,На нотный белый лист свои значки роняя,Чтоб вскоре зазвучать, сердцами потрясая.
3
Он головою в такт мелодии кивал(Что было у него типичною чертою).Наверно, перед ним далекий сон вставал:Хмель на жердях, село он видел пред собою,В кругу кудрявых верб пруд перед ним сиял,Дивчат и парубков он видел, — и рекоюРябины терпкий дух, когда-то столь родной,В согласье с песней тек вдоль улицы ночной.