Стихотворения и поэмы

О новой родине, о счастье, о покое
по Грузии проносит он молву.
И мне б свое гнездо свивать с тобою,
и мне б там быть с тобою наяву!

Как я вмещу, Кахетия родная,
твою природу в чуждый строй маджам?
Хочу сказать, оленя догоняя,
там, где стоял наш Алавердский храм,

где мой ретивый конь, раскинув гриву,
летал стрелою, легок и могуч,
я вижу: вновь сады страны счастливой
насытил хрусталем полдневный луч.

Вот поле, где я в мяч играл когда-то.
О, стать бы мне живым среди живых!
Я пожелал бы с чашею подъятой,
чтоб, как форель, метался каждый стих;

чтоб, радуя народ игрой всегдашней,
сверкали строфы, как глаза, в веках!»

Умолк поэт. И день над кровлей башни
склонился в холодеющих лучах.
И смотрит на темнеющие пашни
поэт в густых, как иней, сединах.

Поэт проснулся. С кровли голубь-вестник
навстречу временам летит с письмом.
Старик подзорною трубою песни
следит за быстрым вестника крылом.

И из оконца, дряхлый, темнолицый,
он вниз глядит, подобно сироте.
Осенний день в деревне веселится,
как грузный дядя средь гурьбы детей.

Довольством нашим добрый день утешен.
Он сыплет зерна щедрою рукой,
скользит лучом по белым азарпешам
и листья, словно мысли, вводит в строй;

колеблет рощ багряные наряды
и почву винным запахом поит,
как искру, зажигает плод граната,
сады полками яблок полонит.

Стол для крестьян в хоромах накрывает,
не видно жалких хижин бедняков,
отчизны голос с севера взывает,
и Картли откликается на зов.

Храм Алавердский погрузился в холод,
лишь он напоминал бы о былом…
Из будущего возвратился голубь,
и перышка былого нет на нем.

И у вина, наполнившего чаши,
приятнее, чем прежде, вкус и цвет.
Дол Алазанский осенью украшен,
и новый почерк на страницах лет.

Везде веселье порождает песню.
Плоды обильны, радостны труды,
и невод солнца с высоты небесной,
блистая, упадает на сады.

И мир не тот, каким он был когда-то,
и век иной повсюду утвержден,
здесь век семнадцатый на век двадцатый
глядит — и он, старейший, поражен.

Седой поэт глядит на дол и горы,
пьет воду конь, волна шумит, свежа.
Из чащи выбежал олень Важа,
и встали в ряд на берегах Иори
всей Грузии певцы, как сторожа.

И вот к нему стихи как стрелы мчатся —
крестьянских песен вешняя гроза,
гремит за нею следом Чавчавадзе,
и эхом отзываются леса.

И позабыли все, что царь был в Греми,
лишь песня над могилою цветет.
О, Греми строфы оживляет время
и, как мечи, потомкам отдает.

«Из тех, кто населяет склоны эти,
властителя не вспомнит ни один.
Мой дом исчез, а за чертой столетий
поэзия дарит — не властелин!»