Стихотворения и поэмы

Наступила весна. Вскрылся лед на заливе.
Разливаются реки. Тает снег на горах.
Враг еще не сдается в последнем надрыве,
И заставы таятся в дремучих лесах.
Но конец уже близится схватки кровавой.
Сладко плачет труба. День победы настал.
Кульнев — в списке героев, увенчанных славой.
За последний поход — он уже генерал.

Воевали на севере — нынче ж на юге

Неспокойно, и Кульнев отчислен на юг…
«Что ж, не грустно ль, Денис? Будешь помнить о друге?
Приходи посидеть… Разлучаемся, друг…»

Беспокоен Давыдов:

                                      «Неужто разлуку
Мне с тобою теперь суждено перенесть?
Знаешь, буду я счастлив: жал Кульневу руку,
Вместе с ним завоевывал славу и честь.
Я влюблен до безумия…» — «Что же, приятно,
Позавидовать только могу я тебе».
— «Нет, потеряна вовсе она, безвозвратно,
Нет ей места в моей бесприютной судьбе…»

— «Я на двадцать один год постарше… Ты мальчик.

Позабудешь любовь — прилетишь в Петербург…»
— «Как, ты сильно любил?»
                          — «Только, может быть, жальче
Мне о ней вспоминать, чем тебе, милый друг…
Я за двадцать семь лет всё в строю неизменно,
Ни единого дня не бывал в отпуску,
В Петербурге — случайно, как шли мы на смену,
Лишь однажды, проездом, увидел Москву…

Это было давно. Я гусарским майором

В захолустье попал, в город старых оград.
Там водил эскадрон по пустынным просторам,
В одиночестве жил, обучая солдат…
Скучно в тихой глуши.
                          Тосковал я без фронта,
Без огня, без опасности.
                                         Только порой
Отводил себе душу, когда вдруг с ремонта
Конь негаданно мне попадался лихой.
Я скакал на нем в степь. Отводил себе душу.
Край там тихий. Повсюду печать старины.
И в усадьбах гаданья ничто не нарушит…
Однодворцы толкуют про вещие сны…
Время было такое: все празднуют свадьбы.
Балы всюду. Знакомства. Волненье в крови.
Вот однажды под липами старой усадьбы
Повстречался я с ней… Объясненье в любви…
Молчалив я, задумчив, ты знаешь, а с нею
Разговорчивым стал. Всё рассказывал ей.
Как мальчишка, бывало, встречая, краснею,
Разлучусь хоть на час — и дышать тяжелей.
Обручились. Готовили свадьбу. Но барский
Погубил меня вздор. Захотела она,
Чтоб я бросил свой полк захолустный гусарский
И в отставку ушел навсегда…
                                                     А война?
Честь и слава моя — лишь солдатская жатва,
Никогда не бросать боевую страду
В дни похода дана мной Суворову клятва:
Лишь тогда разлучусь, если мертвым паду…
Если так… Ведь загадано жить мне сурово…
Что же? Кульневу бросить родные полки?
Возвратил я немедля ей данное слово,
Вновь остался один — чуть не запил с тоски.
Может статься, труднее забыть про печаль бы…
Да однажды мне почту подносят к столу…
Из депеш узнаю о походе чрез Альпы.
Что ж, на Альпах отец наш… А я где? В тылу…
Да к чему вспоминать…
                          Только кликнет: „Ударьте,
Дети, вместе со мной на врага…“ —
                                                                почитай,
Все поскачут за ним на рысях в авангарде —
Победить иль погибнуть за отческий край…
На ночь лягу и саблю кладу к изголовью,
И оседланный конь вечно ждет у костра.
На войне ли еще жить былою любовью?
Для меня навсегда отошла та пора…»

— «Я тебя узнаю, — тут Давыдов промолвил.—

Вот такой, без упрека, без страха, борец
Снился смолоду нам… Будешь в сказочной нови,
Как Суворов, святыней для наших сердец…
Нынче время такое, великие войны
Приближаются к нашим родным рубежам.
Если Кульневы есть среди нас — мы спокойны,
Значит, солнце победы завещано нам».

И по-юношески, говоря про разлуку,

Резко дернув плечом и заплакав навзрыд,
Вдруг, нагнувшись, целует он Кульневу руку.
«Это я, как отцу… — тихо он говорит. —

Если б все могли жить так, как ты…

                                               Всё — отчизне,
Ничего для себя, ею — жить, ей — гореть,
Не хватило б тогда и Гомеровой жизни,
Чтоб героев таких в Илиаде воспеть…»

Вздрогнув, Кульнев смутился:

                                        «К чему это, право?
И сравненья излишни. Ты проще гляди…
Ведь в боях сообща вырубали мы славу…»

В дверь стучат…

                    «Кто пришел? Ерофеев?
                                                               Входи».
Входит старый фланкер. Взгляд его озабочен.
«Как вы жили одни? Кто за вами ходил?»
— «Да скучал без тебя, если молвить короче.
Я на ленте медаль для тебя получил.

Славно ты там скакал да рубил ротозеев,—

А подлекарь-молодчик фланкера сберег.
Только что ты нарядный такой, Ерофеев?
Что еще у тебя? Вот ведь… вроде серег».

— «Их мне друг подарил — вроде как покрасивше.

Подарил, говорит, он их мне для красы».
— «Нет, не станет красивым те серьги носивший —
Для красы, милый друг, у гусара усы…

А уж прочее — попросту молвить — морока.

Честью чист наш солдат… Ну, снимай-ка серьгу. —
И промолвил потом, улыбнувшись широко: —
Не грусти, Ерофеев, я, право, не лгу…

А теперь — за работу… Быстрей собирайся…

Уезжаем с тобой — прямо маршем на юг…
Миновала страда зимних вьюг Оровайса…
Ну, Дениска, прощай… До свидания, друг…»

Он поднялся… Коснулся плечом перекладин

Этой старой избы — перегнивших досок.
Рядом с низким Дениской казался громаден,
Да и в самом-то деле, конечно, высок…